Глаза герцогини Поланти сверкнули.
-- Марии Убальдини замуж не выйти вообще, помяните моё слово, -- уродливое лицо герцогини исказилось в рыльце готической горгульи. -- Что до Елены, то девица не дура, -- проронила она. -- Думаю, она слышала и о его проигрышах, и о прошлогоднем жульничестве на бегах. К тому же -- прекрасно знает, что у Убальдини роман с её тёткой Ипполитой.
-- Вы это всерьёз? -- Марио ди Чиньоло был, казалось, изумлён, -- неужто наш дорогой Вирджилио носит рога?
-- А то вы сами не знаете, Марио. Не валяйте дурака. Ипполита Массерано готова расставить ноги перед каждым, и ваш собственный племянничек Элизео может многое на сей счёт порассказать. Да и не только он, кстати. Сейчас говорят об Убальдини.
-- Неужели мир так ужасен? -- вопросил Марио ди Чиньоло с подлинной горечью. Впрочем, те, кто знали его достаточно давно, безусловно, поняли бы, что горечь и недоумение маркиза притворны. Он прекрасно знал о похождениях Ипполиты Массерано, и сам был одним из её любовников. В высшем римском обществе почти все амурные интрижки были известны. Здесь толпились десятки знатоков любовной мимики, которым достаточно было подметить позу или взгляд, чтобы понять возможность будущей связи. Несколько любопытных особ, вроде Гизеллы Поланти и Марии Леркари, бдительные и внимательные, на больших празднествах, где столь часты необдуманные шаги, с искусством карманных воров ловили отрывки разговоров, томность взгляда, дрожь пальцев, неосторожный взгляд. Иногда выступали свахами, чаще шантажистами, но всегда -- сплетницами.
-- Так что все же с девчонкой-то случилось? -- тихо поинтересовался напоследок маркиз, -- я эту Франческу видел -- тихая мышка. С чего бы ей вдруг спятить? Я просто подумал, что Рокальмуто мог сестрицей-то и пожертвовать... на мессе-то.
-- Тс-с-с! -- змеёй прошипела в ответ донна Леркари. -- Положим, что так оно и было, да, поди - докажи.
* * *
Тем временем с кладбища в дом Одескальки вернулись Катарина, Елена и Джованна. Катарина сняла с плеч тёмную шаль, положила её на спинку кресла и с тревогой посмотрела на Джованну. Та была бледна, её знобило. Она протянула к огню камина трясущиеся руки и сидела, низко опустив голову. Елена, молча переглянувшись с Катариной, позвонила служанке и попросила принести немного вина и фруктов.
-- Ты не должна так убиваться, Джованна. -- Катарина была в отдалённом родстве с подругой, знала её с детства, но сейчас не понимала причин её огорчения. -- Ещё ведь ничего не решено.
Джованна резко вскинула голову.
-- Как мог крестный сказать такое? Он любил меня! А теперь мне говорят, что он хотел, чтобы я вышла замуж за этого негодяя. Может ли это быть?
-- Ну, почему негодяя? -- Катарина погладила подругу по плечу, -- я не слышала о нём ничего дурного.
-- Ты не видела его лицо? Страшное, застывшее, безжизненное. Восковая кукла!
Служанка внесла поднос, и Катарина поспешно налила подруге вина.
-- Ты не права, -- мягко возразила она, протягивая Джованне бокал, -- он красив, у него мужественное лицо. А что он не улыбался, так ведь на похоронах смех неуместен.
-- Он лицемер. Он ненавидел крестного, никогда не появлялся в доме, вёл предосудительный и разнузданный образ жизни! А теперь ещё и изображает скорбь! Плач наследника -- замаскированный смех, кто этого не знает? -- Джованна была мрачна и насуплена.
-- Он не плакал и не смеялся, но вёл себя безупречно, сдержанно и скромно, -- вступилась за Джустиниани Елена. -- Не забывай, он унаследовал огромное состояние. Если он женится на тебе, ты не будешь знать нужды.
-- Я предпочту ходить в рубище, но не выйду за него. -- Джованна покачала головой. -- Никогда. Крестный рассказывал мне о нём -- он кутила, лжец, лицемер!
Елена пожала хрупкими плечами. Её лоб, белый, как лунийский мрамор, чуть затемнили упавшие пряди светлых волос. Она подняла глаза на подругу.
-- Мне не хотелось бы дурно говорить об умершем, Джованна, -- неохотно проговорила она, -- но мой дядя Вирджилио не раз повторял, что в свете аскетов не встречал, и утверждал, что мессир Гвидо часто ссорился с отцом из-за своих кутежей. А тётя Ипполита... -- она опустила глаза, -- мессир Гвидо был её любовником.
-- Это клевета! Как ты можешь так говорить?
Елена развела руками, чуть пожав плечами. Она прекрасно знала, что это не клевета, но спорить не стала.
-- Ты же хулишь Винченцо Джустиниани только потому, что слышала о нём что-то дурное. Я же тебе пытаюсь объяснить, что дурно в свете могут сказать о ком угодно. О мессире Гвидо тоже многие чего только не говорили...
На щеках Джованны проступил румянец.
-- Не смей повторять этот вздор!
Елена вздохнула.
-- Я и не собираюсь. Но пойми, если мессир Джустиниани женится на тебе -- ты будешь очень богата.
-- Господи, Елена, ну до чего ты меркантильна! -- Джованна нахмурилась. -- Нельзя все мерить на деньги. Любовь не продаётся. Корысть -- грех.
-- Я вовсе не корыстна, -- спокойно возразила Елена, -- просто бедность омрачает жизнь, и мне довелось узнать это. Когда умер отец, мы были в очень стеснённых обстоятельствах. Если бы не дядюшка Вирджилио... Я помню, как смотрели на меня вчерашние подруги: словно я прокажённая... -- она побледнела и содрогнулась.
-- Просто это были ненастоящие подруги, Елена, только и всего.
Елена не стала спорить.
-- Пусть так, но мне бы не хотелось, чтобы ты совершила ошибку. Нищета -- это ужасно.
Глава 4. Сокровища мудрости
И предал я сердце
моё
тому, чтобы познать мудрость и познать безумие и глупость: узнал, что и это -- томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.
-- Еккл.1, 17
На следующий день после похорон Винченцо убедился, что банкир Тентуччи -- человек слова. Уже к десяти часам утра Джустиниани получил от него короткую записку. Марко Альдобрандини ждал их к полудню. Банкир сообщил, что старый коллекционер и слышать не хочет о снижении цены, хоть в последние месяцы возненавидел свою коллекцию, ибо не мог больше ею наслаждаться.
Они встретились у дверей Альдобрандини за пять минут до назначенного времени и были весьма любезно приняты. Марко Альдобрандини, на взгляд Тентуччи, представлял собой зримый символ тщеты всего земного: он был скопищем двух десятков болезней, от подагры до диабета, с трудом передвигался и недавно ослеп. Джустиниани, пользуясь немощью хозяина, не уделил ему никакого внимания. Он сосредоточенно разглядывал тяжёлые фолианты в коллекции старика, листал старые рукописные инкунабулы XIV века, одобрительно озирал виньетки и позолоту обрезов, методично ознакомился с каталогом, придирчиво проверял наличие заявленных книг и рукописей на полках. У него спирало дыхание, когда он рассматривал утяжелённый шрифт первых манускриптов, касался их грубой бумаги и переплётов, замерев, разглядывал Гипнэротомахию Полифила Франческо Колонны, изданную в тысяча четыреста девяносто девятом году в типографии Альдо Мануччи, сугубо удивился разделу гримуаров, включавшему "Тайны Червя" в редакции аббата Бартоломью, "Книгу Дагона", "Трактат о Небесных Воинах и Послах Империи Девяти" Иоакима Отступника и "Ключ к Бессмертию" Санхуниатона.
Бог весть как, но старик словно видел, что он читает, или по шелесту страниц догадался об этом.
-- Листаете Книгу Дагона? Столетия она учила самым ужасающим колдовским ритуалам, пока не была запрещена. После этого об этом тексте ходили лишь тайные слухи. Вы о ней слышали?
-- Да, поговаривали о её греческом варианте, напечатанном у нас между тысяча пятисотым и тысяча пятьсот пятидесятым годами. Говорят, что доктор Ди перевёл фрагменты оригинального манускрипта. Это редкость, конечно.