— Такой мрази, как ты, нет места в мире, где есть она, — проклиная каждым своим словом, сквозь тяжелое дыхание Элиас вынес приговор.
— Она уже не в этом мире! — взвизгнул император, не в силах отказаться от своей ненависти даже в момент скорой гибели.
Нет, не будет у него даже шанса на смерть мученика, не получит он ни капли сострадания, ни один человек не посмеет сказать, что этот одержимый ненавистью маньяк заслуживал лучшего. С такими мыслями и чувствами Элиас просто вонзил клинок в сердце императора. В этот удар он вложил всю свою боль, что меч вошел в каменную твердь трона едва ли не по самую рукоять, беспощадно сминая кости развенчанного тирана.
Магия Одите растворилась в воздухе после кончины заключившего с ней сделку императора. Элиас бросил хладнокровный взгляд на уродливо скорченное предсмертными конвульсиями тело, на искаженное борьбой страха и злобы лицо, а затем вырвал свой меч из гнилого нутра. Он сошел с высокого постамента, на котором стоял величественный трон, и тотчас осел на землю, ощутив полное бессилие. Не отзывались ни сломленный дух, ни рухнувшие надежды, все утратило смысл и перестало существовать. Единственное, что было незыблемым — это объятия Элиаса. Даже когда его руки онемели от напряжения и усталости, но он ни на миг не ослаблял хватку. Дарему казалось, что, вот чуть только он разомкнет кольцо объятий, она обязательно исчезнет, уйдет, покинет его навсегда. Нет, он не был зависим от ее мертвого тела, он верил, что она еще может быть жива.
Позади молчаливо стояли рыцари и чародеи, которые, хотя и были очень сильно изранены, но благодаря уникальной целительной магии Иевоса смогли избежать смерти. В минуту великой скорби никто не смел поднять глаз, никто не смел произнести и слова, эти люди не просто чтили чувства шагнувшего за край безумия Элиаса, они сами горевали с ним в этот момент.
* * *
Разум был затуманен маревом безликого небытия, в которое Агату ввергла ее же собственная магия. Она пыталась рассмотреть хоть какие-нибудь очертания, найти какую-либо подсказку, как покинуть это несуществующее место, в котором она и сама могла перестать существовать. Чем дольше она блуждала в своей бескрайней, бесформенной тюрьме, тем сильнее нарастала паника в душе. Стерлось ощущение времени, так что вскоре Агате стало казаться, что прошла целая вечность с тех пор, как она в последний раз видела свет, вдыхала кислород, чувствовала сладость поцелуя…
Глухая, ноющая тоска все сильнее щемила сердце, не способное на сопротивление. Достигнув своего предела, оно испустило последний глухой удар и за миг до того, как умолкнуть навек, вдруг совершило новый удар. В непроглядном тумане Агата различила силуэт, постепенно проявляющийся все отчетливее. Узнав нежданного гостя, она тепло улыбнулась мальчику из своего недавнего сна, правда, несколько повзрослевшему, и тотчас на красивом юношеском лице просияла ответная улыбка.
Сейчас он был так похож на Элиаса, из ее воспоминаний об их первой встрече, что их родство заметил бы даже слепой. Та же холодная уверенность, мужественность, даже уже в таком юном возрасте ограняли строгими линиями его, точь-в-точь как у отца, безупречно красивое лицо. Зеркальное сходство, и лишь ярко-зеленые глаза выдавали в нем другого человека.
Мальчик подошел ближе и протянул Агате руку, она, все еще завороженная его внешностью, послушно подала бледную кисть. Строгое выражение сменилось по-детски милым, когда мальчик прильнул щекой к материнской ладони. Агата нежно погладила ласкового ребенка, убирая со лба серебристую прядь волос. Не отпуская ее руки, мальчик кивнул куда-то в сторону, словно бы позвал с собой, и Агата снова подчинилась.
Вместе они побрели сквозь непроглядный туман, постепенно тающий, как и страх, что владел ее сердцем. Вскоре, когда перед ними показались высокие ворота, чем-то напоминающие те, что Агата видела при входе в нижний храм в Арцисе, мальчик остановился. Он снова улыбнулся Агате и, крепко обняв напоследок, растаял в объятиях матери. Только маленький серебристый шар растворился в теле Агаты.
Откуда-то издалека послышался шум внешнего мира. Поначалу это был просто набор звуков, но по мере возвращения в сознание творящийся в голове Агаты хаос обретал привычную форму реальности.
В объятиях Элиаса было так тепло, но голос будто принадлежал мертвому человеку, настолько он был безутешен. Разве могла она оставить его одного, когда, пройдя через столько, они наконец обрели свое счастье рядом друг с другом. Особенно теперь, когда внутри Агаты разливалось собственное тепло, такое безмятежное, такое убаюкивающее, такое похожее на него, потому что являлось его частью. Она чувствовала, как пальцы на руках постепенно обретают способность двигаться, и теперь так хотела коснуться ими любимого лица, но из-за тесных объятий не могла пошевелиться.