Ее сердце ныло от одиночества. Агата скучала по матери, лица которой уже почти не помнила. Она давно позабыла нежные прикосновения материнских рук и тихий, убаюкивающий голос больше не возрождался в ее такой несовершенной человеческой памяти. Агата лишилась всего, что связывало ее с мамой. Осталась только холодная гранитная плита с посмертной гравировкой. Но вот теперь настал тот день, когда она даже цветы не может отнести к ее могиле, когда лишена возможности тихонько посидеть у изголовья.
Дождь усилился, но герцогиня не ощущала его ледяных прикосновений, она поднялась с качелей и тихой поступью побрела по лугу. Ее пальцы мерзли под холодными струями разбушевавшейся непогоды, но в душе было куда холоднее, да притом уже очень много лет.
Спустя какое-то время герцогиня вернулась в замок. Агата промокла до нитки, но даже так не потеряла и частицы своей красоты. В побелевших от холода руках она несла венок из полевых цветов. Агата отмахнулась от помощи вездесущих слуг и с гордо поднятой головой удалилась в свои покои. Сегодня она не пойдет в комнаты герцога, не станет унижаться обслуживанием заклятого врага в такой святой и трагичный для нее день. Пусть император нашлет на нее за эту вольность хоть всю свою злобу, в этот день Агата не была даже против, чтобы небеса развезлись и поглотили все и всех на этой земле. Ей было плевать.
Остаток вечера Агата провела в своей комнате. Она приняла горячую ванну и сменила платье, к ужину так и не спустившись.
Элиас с удивлением обнаружил, что приборы на столе не тронуты, а ужин для герцогини так и не накрывали. Он неохотно перекусил и поднялся в свои покои. Приближалось время ее прихода. Герцогу помогли занять место в рабской конструкции и надежно закрепили оковы на запястьях и лодыжках. Сегодня Элиас ждал дольше обычного, но понял, что герцогиня не придет только спустя пару часов. Он знал, что звать слуг бесполезно, ведь они могли только одевать цепи, но снимала их всегда сама Агата. Скорее всего, в пределах этажа вообще не было ни одного из них, как подозревал Элиас.
Он достал шпильку, которую вытащил из волос Агаты в прошлый раз, пока она ласкалась к его груди, и стал пробовать открыть замок на запястье. Герцог все для себя решил, он больше не мог находиться в этом сумасшедшем доме рядом с безумной женщиной. Пусть она хоть кожу с него снимет с помощью своей магии, но сегодня он заставит герцогиню вернуть ему свободу во что бы то ни стало. После некоторых наблюдений Элиас хорошо знал, что использование чар делает ее слабой, болезненной, уязвимой, поэтому долго она не протянет, а ему останется лишь перетерпеть применение магии. С этими мыслями Элиас освободился из рабского положения и осторожно покинул свои покои.
Герцог Дарем беспрепятственно проник в комнаты Агаты, но не обнаружил в них хозяйку. Лишь по звуку плещущейся воды он понял, что герцогиня в ванной, и поспешил спрятаться за опущенным пологом балдахина. В спальне сохранялся полумрак, поэтому она не заметит его присутствия, пока не приблизится. Но там Элиасу уже и не нужна будет конспирация, дальше он должен будет просто действовать.
Наконец, Агата вышла из ванной. Ее лицо было обескровлено и не просто холодно, а скорее безжизненно, как показалось Элиасу. На ней был черный пеньюар с длинным шлейфом, но без каких-либо прочих украшений. Волосы Агаты рассыпались крупными локонами по плечам и спине, что только придавало ее божественной красоте дьявольскую сексуальность. Такой облик герцогини Дарему был незнаком, поскольку она тщательно маскировала природную сексуальность даже будучи его любовницей.
Агата молчаливо приблизилась к тому месту, где прятался герцог, и остановилась буквально в паре метров от него. Бережно возложив венок из полевых цветов на небольшой алтарь в своей комнате, Агата навела чары на стены комнаты. Девушка сплюнула кровь после использования магии защиты от случайного подслушивания и небрежно вытерла подтеки в уголках губ. Ее внешний вид сейчас был той неважной деталью, которой Агата легко позволила себе пренебречь. Она не способна больше носить все это в себе, но не имела в целом свете ни одного человека, которому могла бы доверить свои такие неприглядные, даже уродливые тайны. Ни одного живого человека. Герцогиня де Кано опустилась на колени перед алтарем и, сложив мертвенно бледные ладони в молитвенном жесте, тихо заговорила: