Самым странным из всего описанного Агата считала способность зверя притягивать любого рода энергию при абсолютной немощи ее применить. Но как бы ни было чудаковато это умение в случае с монстрами Севера, для нее оно оказалось бы бесценным. Способность подобного контроля в ее собственной ситуации с магией разрушения, которая, в отличие от энергии монстров, не имела системы кристаллизации в жестко определенных границах, а проявляла необузданную хаотичность, была бы, если не спасением, то отличным подспорьем для Агаты в попытках прожить чуть дольше, чем это возможно на текущий момент.
Солнце почти скрылось за снежными вершинами гор, обозначая приход вечера. Агата вычеркнула тридцать первую отметку в своем дневнике и поднялась со скамьи. Ну вот и все, эта ночь будет последней для плененного Дарема и ее унижения. Она пришла в покои герцога, когда он уже находился в своих рабских оковах. Взгляд Элиаса уже давно не источал ненависти и не вызывал ее. Он покорно дожидался ее прихода, не имея на лице никаких эмоций. Агата соблазнительно прижалась к обнаженной груди и протяжно выдохнула. По коже герцога будто прошел разряд. Элиас стерпел. Поймав удивленный взгляд Агаты на себе, он остался безразличен к происходящему. Душой — не телом.
— Это последняя ночь… — прошептала Агата, расчерчивая ногтями на его спине царапины.
Элиас мгновенно перевел вопросительный взгляд на Агату и нахмурился. Она молчала, продолжая покрывать поцелуями, обжигать дыханием. Его желание пульсировало настойчиво, и тело нетерпеливо ждало ласк. Могло ли быть, что теперь герцог сдерживал желание совсем по другому поводу?..
На этот вопрос у него сейчас не было ответа, но не потому что он не решался рассуждать, просто в данный момент любые доводы рассудка затуманивались страстным безумием. Его снова подчиняли, а он уже сомневался, способен ли на сопротивление, желает ли сопротивления…
Агата устало опустила веки и проглотила последние капли семени. Она сейчас была такой покорной, такой безумно уставшей. В эту ночь она могла уже больше не притворяться страстной любовницей, и поневоле показала истинный облик — облик рабыни, такой же узницы, каким был Элиас. Вот только он теперь себе не казался жертвой, когда смотрел, что с ней сделала игра императора спустя месяц подчинения. Она по-прежнему сидела на коленях перед его могучей фигурой. Веки Агаты потяжелели от стыда, от неверия, что наконец все это закончилось…
Ее мертвенно бледная кисть коснулась правого запястья. Замочек на браслете едва слышно щелкнул, позволяя освободиться от магической оковы императора. Агата медленно сняла тусклую цепочку и положила на пол перед собой. Элиас взглянул на магический браслет и убедился в том, что у нее тоже были оковы все это время. И, возможно, они были даже пострашнее тех, что пленили его.
Агата пыталась сдержать дрожь, кутаясь в газовый пеньюар еще и от стыда. Она поднялась, не в силах выказывать гордость, да и к чему? Им обоим давно известно, что гордости у нее не осталось ни капли. Сегодня можно не притворяться, сегодня сделка считается исполненной.
Герцогиня подняла стеклянный взгляд и, взывая к остаткам храбрости, заглянула в серые глаза Дарема. Она потянулась, чтобы открыть замок на оковах, но пленник вдруг остановил:
— Подожди… Не нужно, не освобождай меня сейчас…
Агата насторожилась, но очень быстро поняла, почему он запретил. Он опасался выпустить весь гнев наружу за причиненное ею зло. Теперь, когда рабству пришел конец, он вполне мог свести с ней счеты, прекрасно понимая, что ее магическая защита сейчас все равно, что пустой звук. Ледяное безразличие окутало ее падшую в позоре душу, отказывая в подчинении чародейских способностей, делая ее такой уязвимой.
Вот только все было совсем иначе. Элиас действительно опасался, но не причинить ей вред, он боялся своей жалости к Агате. Сейчас, глядя на почти безжизненное лицо, на лишенное всякой силы духа, он не мог считать ее врагом, ведь ее так легко было сломать в этот самый момент. Теперь, когда он познал вкус рокового влечения, необузданное желание владеть женщиной, которого прежде не испытывал ни с одной, рабские цепи нужны были герцогу Севера больше, чем тогда, в минуты лютой ненависти. Если бы не оковы, Элиас не мог бы сдерживаться, он раз за разом тонул бы в пучине страсти все глубже и без возможности вернуться. И теперь он был обязан стерпеть, он должен вернуться к своей прежней жизни, к привычному укладу, смирившись с воспоминаниями, которые ему никогда не удастся стереть со страниц своей памяти.