[8] 2000–3000 пудов это 32761,37− 49142,06 кг. То есть, 1 820 581 — 2 730 873 млн. рублей серебряной монетой, что ⅓ резервированием дает 5 461 743− 8 192 619 млн. кредитных рублей.
Часть 3
Глава 10
1847, октябрь, 2. Казань
— Жизнь полна неожиданных поворотов, — произнес Лев Николаевич, отпив из чашки чая.
— Да, на все воля небес. — согласился Шамиль, отпивая из своей чашки.
А вокруг сидели его наибы, с которыми он был взят в плен, и ряд русских офицеров, ну и, конечно, губернатор Казани.
Он возвращался на Кавказ.
Получил от Николая I титул князя и возвращался.
Война ведь не закончилась…
После захвата в плен Шамиля в сентябре 1846 года имамат утратил безусловного лидера и стал погружаться в пучину хаос. Его малые лидеры словно с цепи сорвались в бесконечной череде вылазок и набегов. Казалось, что кто-то пытался спровоцировать императора на поспешные, резкие поступки. То есть чтобы он «наломал дров» на эмоциях. Всячески раздражая в том числе и мерзкими проказами, депеши о которых шли с Кавказа сплошной чередой.
И Николай Павлович психанул.
Впрочем, совсем не так, как ожидали в Лондоне. Он взял и достал из чулана фигуру Ермолова, не только отряхнув с нее пыль, но и натурально вдохнув новую жизнь.
В свое время Алексей Петрович действовал на Кавказе очень просто и эффективно. Он устанавливал правила и жестко карал за их нарушение. Не брезгуя даже сносить непокорные аулы артиллерией. Что и позволило ему в считаные годы и ограниченными силами буквально задушить военные действия на Кавказе, выбив экономическую базу из-под ног противников России.
Не хватило ему немного времени.
Совсем чуть-чуть.
Еще бы несколько лет и все завершилось. Однако сказалась личная неприязнь Николая I к Ермолову, выходцу и выкормышу еще Екатерининских времен, успевшему послужить под началом Суворова, от которого зубы сводило и у Павла Петровича, и у Николая Павловича… Новый император просто не мог терпеть на хоть сколь-либо значимом посту настолько самовольного и инициативного человека, поэтому выгнал Ермолова со службы сразу, как смог, посадив, по сути, под домашний арест в 1826 году. Да, позже, в начале 1830-х пришло некоторое попущение и даже награждение орденом Андрея Первозванного, но все равно — Николай держал Ермолова на изрядной дистанции от любой практической деятельности. Чем раздражал того до крайности…
И вот ветер поменялся.
После вскрытия того обширного заговора, организованного англичанами… тягучего, льстивого, парализующего и разъедающего все вокруг словно ржа, император начал многое переосмыслять. Чему и меняющееся окружение стало способствовать, в котором один только Лазарев чего стоил! В сущности, того же поля ягоды, что и Ермолов. Да и Дубельт стал играть не в пример большую роль после отхода в мир иной старого друга Бенкендорфа.
Николай I не стал вольтерьянцем. Это находилось за рамками поля допустимых возможностей, причем очень сильно. Нет. Он просто стал их ценить. Скрипя зубами. Тихонько матерясь. Но ценить. Так что, уже в конце июля 1847 года Николай пригласил со всем почтением Ермолова в столицу. Принял со всем уважением в Зимнем. И начал вовлекать на разные совещания, связанные с Кавказом, постепенно вводя в курс дела. Причем на некоторых таких заседаниях Ермолов присутствовал вместе с Шамилем. А тот, как никто иной, знал, ЧТО это за человек и ЧЕМ грозит Кавказу его возвращение…
Тучи сгущались.
Ситуация усугублялась.
А тут еще и королева Виктория подсобила, явно ожидая какой-то иной эффект. Видимо, она вообще не брала в учет «этого туземного вождя» и «отоварила» его походя, чтобы два раза не вставать. А вот Николая это задело.
Сильно задело.
ОЧЕНЬ сильно.
Потому что это был ЕГО подданный. И он не мог принять саму идею, что кто-то там со стороны смеет осуждать пусть и бунтовщика, но его бунтовщика, за преступления, которые тот творил на территории России.
Хотелось отомстить.
Страшно.
Жутко.
Чтобы они еще поколениями вспоминали о том, как поступать не стоит. Хотя, в конце концов, он согласился с увещеваниями Нессельроде, и не стал отправлять буйного Толстого послом в Лондон. Да и вообще проигнорировал письмо, никак на него не отреагировав.
Карлу Васильевичу, кстати, за этот «успех» пришлось заплатить «креслом».
Николай Павлович очень крепко усомнился в том, кому именно он служит. Очень уж он защищал интересы Лондона. Вот на следующий день шестидесяти шестилетний дипломат и подал в отставку «по здоровью», куда его и проводили со всем почетом и уважением.