— Месть⁈ Лев Николаевич, как может честный христианин говорить о таком⁈ — воскликнул цесаревич.
— Иисус сказал нам возлюбить врагов своих, но он не стал уточнять, когда именно это нужно сделать — до того, как ты им глотку перережешь или после. Да и с тем, чтобы подставить вторую щеку есть известная неопределенность. Как по мне — ударили тебя по щеке. Сломал обе руки нападающему. А потом подставил вторую щеку. Любя.
— Бить врага вы предлагаете тоже с любовью? — оскалился Шипов, с трудом сдерживая смех.
— А то как же⁈ Нужно быть осторожным и не дать ненависти захватить себя. Поэтому бить нужно с любовью и только с любовью.
— Экий вы затейник… — усмехнулся цесаревич, но как-то мрачно и грустно. — А как же «блаженны кроткие?»
— Я не хочу быть блаженным. — пожал плечами граф.
— Отчего же?
— Проверочным словом к «блаженному» я вижу слово «блажь». Из-за чего «блаженный» в моих глазах не «счастливый», как ныне принято думать, а «дурной», «сумасбродный», «бредовый», «нелепый», «юродивый», наконец.
— Хм… кхм… — поперхнулся Александр Николаевич. — Я слышал, что вы служите алтарником при архиепископе. Вы с ним не хотите это обсудить?
— Мне же Вольтер по душе, — оскалился Толстой. — А он ценил здравый смысл, иначе бы при Фридрихе Великом он не выжил. Как вы думаете, чем кроме епитимьи это обсуждение может закончиться для меня? Просто я для себя решил, что мне быть юродивым без надобности.
— Но… Лев Николаевич, вы же понимаете, что при таком подходе у Нагорной проповеди совершенно теряется смысл?
— Отчего же?
— Блаженны кроткие, ибо примут они в наследие землю. Как этот тезис понимать с вашим подходом?
— Дурны кроткие, ибо их закопают.
— О как! — ахнул Александр Николаевич. — И почему?
— Про «блаженных» я уже сказал. А принятие в наследие земли — это аллегоричный образ. Строго говоря, все Святое писание построено на них, ибо так тогда писали. Вспомните Илиаду и Одиссею, в которых практически ничего не говорится прямо. Или скальдическую поэзию, которую сочиняли тысячу лет спустя. Там то же самое. Поэтому, я полагаю, что «примут в наследие землю» — это иносказательный образ. Явно чего-то в духе «приказали долго жить» или как-то так. И ближайшим смысловым аналогом мне видится погребение в землю.
— Хм… хм… — покачал головой Александр Николаевич. — А «Блаженны гонимые за правду, ибо их есть Царствие небесное»? Как это понимать?
— Тут не сказано, что они будут править в Царствии небесном. — пожал плечами Лев Толстой. — Скорее всего, это развернутая аллегория, для более привычных нам фраз «преставился» или «бог прибрал», то есть, отправился на небеса. Так что фраза сия переводится на нормальный русский язык, как «Дурны гонимые за правду, ибо они отойдут в лучший мир». И в этом есть своя сермяжная правда. Или вы скажите, что за правду не убивают как у нас, так и в Париже с Англией?
— Ну… Лев Николаевич… я даже не знаю, что сказать.
— Это не так уж и плохо. — впервые улыбнулся граф. — Быть может, вы и архиепископу не расскажите. Убить не убьет за такое, но приголубит посохом уж точно. А мне моя спина дорога.
— Вот теперь я вижу — натурально вольтерьянец, — расплылся в улыбке Александр Николаевич.
— Ваш вольтерьянец, — заметил Шипов.
— Я уже понял, — кивнул цесаревич в сторону оружия, разложенного перед ним. — Впрочем, я все же должен отреагировать на ваши рассуждения о христианстве, Лев Николаевич.
— Они вас заинтересовали?
— Скорее, они меня ужаснули. И я очень надеюсь, что вы более никому их не расскажите.
— Но почему?
— Потому что это ересь! — излишне жестко произнес, почти что рявкнул, Александр Николаевич. — Если вы прочтете всю Нагорную проповедь как единое произведение, то без всякого сомнения, это увидите. Все эти ваши игры со словами — пустое. Занятное, может быть даже веселое, но пустое. И опасное! Будь я также набожен, как мой отец — вас бы за такие слова уже в железо заковывали.
Лев промолчал.
Устраивать религиозные дебаты он не собирался. Себе дороже.
Цесаревич же воспринял это по-своему.
— Я передам архиепископу, чтобы он наложил на вас епитимью за злословие. Скажу — много ругались. Почитаете молитвы месяц. Подумаете над своим поведением. И чтобы я больше таких слов от вас не слышал! Ясно ли⁈