— Но они дороги!
— Не очень и легко отбиваются через сильную экономию в содержании. Людей-то в них мало…
Николай Павлович потупился, думая.
— А где Чернышов? — вдруг спросил он.
— Государь, — несколько удивился Дубельт. — Вы ведь его сами в Финляндию отправили.
— Я⁈
— Да. — хором произнес и Орлов, и Дубельт. — Мы ведь хотели селить резервистов многих полков в городах Польши и Финляндии, а с этим возникли проблемы. Вы и отправился лично на все взглянуть.
— А… совсем из головы вылетело. А он что думает по этому поводу? Вы спрашивали?
— Ему все равно.
— Как все равно?
— Он сказал, что ему есть чем заняться, а это чтобы мы сами решали. По всей видимости, Александр Иванович в бешенстве из-за того, что граф Толстой нам написал, а не по военному ведомству…
Император лишь покачал головой. Ловко его старый друг отмахнулся от проблемы. Может, и ему так же?
— А вы чего об этом графе хлопочете⁈ — рявкнул Николай Павлович. — Вы кому служите? Мне или ему⁈
— Вам, Государь! — щелкнув каблуками, доложись оба.
— Вот и смотрите у меня! А теперь, кругом! Шагом марш! И чтобы я больше не слышал от вас про Толстого. Сегодня…
Они вышли.
Император же перекрестился на образа, попросив прощение за малодушие. Поцеловал крестик. И сел за стол.
Громко тикали часы.
Не хотелось ничего. Вообще. Вся та каша, которую завертели вокруг него, императора раздражала чрезвычайно. Он уже пожалел, что поддался на уговоры и позволил сжечь английское посольство.
Еще год назад ему такое даже в голову не пришло бы.
А теперь — вот.
Понятное дело, что он не приказывал, а просто закрыл глаза. Но все равно. Нечистоплотно это все. Грязно. Слишком грязно. И оттого, на его душе было противно, мерзко, нечисто. А исповедаться опасался. После тех документов, которые компрометировали Меншикова и массу других людей, в том числе часть высокопоставленных священников, он боялся доверять хоть кому-то.
Такая измена!
Такое предательство!
И не наказать никого по существу. Максимум — в отставку отправить. Слишком уж они были крепко завязаны на банк HoopCo. а также торговлю с Великобританией. Как же тяжко…
Николай Павлович вздохнул и, взяв колокольчик, позвонил в него.
Тут же заглянул услужливый секретарь.
— Леонтий Васильевич и Алексей Федорович ушли?
— Так точно, Ваше императорское величество.
— И как выглядели?
— Встревоженными и подавленными.
— Пошли за ними.
— Слушаюсь!
— И Клеймихеля.
— Ваше императорское величество? — растерянно произнес секретарь.
— Ах да… — буркнул Николай I, словно укусив лимон.
Этого услужливого и исполнительного человека он сам же и велел снять с должности в числе самых первых. Сразу после того, как было принято решение по Меншикову.
И Петр Андреевич бы последовал за Александром Сергеевичем на Соловки для богомолья. Очень уж он отличился. Включая прямой саботаж. Но дети[4]… Дубельт предлагал самого Петра «отправить на богомолье», а супруге его пожаловать что-то из имущества покойного Меншикова. На прокорм.
Однако император не решился.
Просто отправил его в отставку с распоряжением жить в их имении под Белгородом. Сообразил, мерзавец, за что получил. По лицу было видно. Сразу такая гамма чувств. Однако взял себя в руки и с удивительной решительностью выполнил порученное. Видимо, рассчитывая на то, что Николая Павловича спустя некоторое время отпустит…
— Ваше императорское величество? — снова растерянно произнес секретарь. — Так кого мне позвать?
— Знаешь… а не спешите. Пошлите поглядеть, уехал ли Леонтий Васильевич. И если он еще во дворце или подле него — верните. Но так, чтобы граф Орлов сего не видел.
— А если уехал уже?
— Тогда просто принесите мне чашечку кофе. Вы ее в любом случае принесите.
— Слушаю.
— Ступайте.
Секретарь выскользнул из кабинета, а император пододвинул к себе папку с материалами, подготовленными Дубельтом. И начал их просматривать. Впервые столкнувшись с почерком Толстого.
Он очень бросался в глаза.
Простой. Твердый. Практически совершенно лишенный украшений. И оттого удивительно легко читаемый. И сами надписи с пояснениями лаконичные, порой даже излишне. Много сокращений. Формулы.
В расчеты Николай не вникал.
Попытался и сразу отбросил это дело, понимая, что плывет и путается. Едва ли ученик Лобачевского смог бы напортачить в таких делах. Поэтому Николай Павлович читал только словесные описания и выводы. Смотрел чертежи и эскизы со схемами. Довольно дельные…