Еще раз шагнул.
А когда Лев практически уперся в него, попытался в третий раз отодвинуться назад, но оступился и припал на одно колено. Так, словно сам рухнул перед графом. Толстой же прихватил посланника за левую руку, словно придерживая. Но… на самом деле просто схватил, крепко сжимая предплечье. До боли. Не давая при этом встать. А потом самым обходительным тоном произнес:
— При оказии, будьте любезны, передайте этому коварному турку, чтобы в течение полугода мне перевели втрое от того, что он назначил за мою голову. В противном случае я приеду к нему домой и отрежу ему эту говорящую подставку под цилиндр.
— Как? — нервно заморгав, переспросил англичанин.
— Я без комплексов. Что будет под рукой тем и отрежу. А потом сделаю из этой черепушки пепельницу. Вы поняли меня, сэр? — последнее слово Толстой произнес, особо выразив.
— Да. — тихо произнес посланник, нервно сглотнув.
— Ну вот и славно. Держите буську! — максимально жизнерадостно завершил граф и послал ему воздушный поцелуй. Сокращенный. Просто чмокнув воздух перед собой. А потом рывком поднял его на ноги. Стряхнул несуществующую пылинку с плеча. И вежливо кивнув, вернулся к своей делегации.
В тронном зале же стояла гробовая тишина.
Поведение графа НАСТОЛЬКО выбивалось из обычаев и этикета, что и не пересказать. При этом, формально, он вроде бы ничего не нарушал. Подошел к собеседнику? Ну и что с того? Придержал вон, чтобы не упал. Попросил передать угрозу некоему коварному турку. И опять — нормально.
Собственно, все претензии только в нарушении протокола.
Но…
Стоит ли говорить, что весь ритуал чествования оказался сорван? Николай Павлович просто не смог в себе найти силы, чтобы действовать дальше по плану.
Принял доклад.
И по сокращенной программе прогнал все задуманное. Например, награждение из долгой и красивой процедуры превратилось в фактически зачитывание приказа. А надо сказать, что на офицеров эскадрона буквально просыпался дождь из наград.
Каждому вручили по Святому Георгию IV степени, а потом дали повышение в звании внеочередное, двухлетний отпуск за счет казны с последующим бессрочным и кабинетные перстни с бриллиантами. Ну и выплаты. Пять тысяч ротмистру и по две тысячи — остальным.
Толстому сверху того Святую Анну III степени за организацию производства селитры. А также трость с позолоченным серебряным набалдашником в виде головы льва в качестве кабинетной награды с вензелями за «изобретение» военно-полевой железной дороги. Хотя, как заметил герольд, формально за это, но фактически — по совокупности, так как граф уже много чего для державы полезного сделал.
Нижним чинам тоже перепало.
Все они получили по знаку Отличия Военного ордена — солдатскому «Егорию»[2] и разовые премии в сто рублей. Кроме того, и солдатам, и унтер-офицерам пожаловали по двадцать лет службы. Они ведь из рекрутов. Вот и тянули свою «лямку». Иногда нижние чины награждали, «жалуя» к уже прошедшим годам службы сколько-то сверху, приближая время возвращения на гражданку. Тут же Николай Павлович закрывал их службу полностью, ну и отправлял в запас, что также рассматривалось как милость.
Так что выходило, что император с одной стороны, осыпал эскадрон наградами. А с другой — удалил из армии «за плохое поведение». Очень уж демонстративно они прыгнули через голову всего начальства. Николай же Павлович слишком сильно ценил субординацию.
Особняком шло награждение и других персон от командира полка до наместника. Однако Льву это было неинтересно.
Он злился.
С одной стороны — он и сам не собирался сидеть годами на Кавказе. Пользы бы принес много, однако, едва ли это все имело смысл в масштабе государства.
С другой стороны — это демонстративное увольнение… он это воспринял словно плевок в душу. Да, немного перегнули. Но победителей не судят… или уже судят?
Джон Блумфилд же, стоя буквально шагах в десяти от графа, очень внимательно наблюдал за ним. И он сумел прочитать эти сдавленные и неплохо контролируемые эмоции. Эмпатии ему было не занимать. Он отчетливо почуял, как тогда аромат смерти, когда Толстой на него надвигался, так и сейчас… настолько яркий гнев, что невольно расплылся в улыбке.
Леонтий Васильевич Дубельт же, стоял с другой стороны от трона и самым небрежным видом поглядывал на посла. Пытаясь прочитать его… его предстоящие поступки. Поэтому эта мерзкая улыбочка не ускользнула от него.