Оттуда и на прокатный стан, из которого стало выползать ровное и аккуратное полотно. А вертикальный нож, раз в период отсекал его на фрагменты. Формируя аккуратные и что примечательно одинаковые листы будущего оконного стекла самого ходового размера.
Раз-раз-раз.
Рабочие же суетятся.
Специальными лопатками подхватывали идущие по ленте листы и распихивали их по лоткам такого железного шкафчика на колесиках. Полностью металлического. Он чем-то напоминал приемник в какой-нибудь столовой для подносов с грязной посудой. Только полочки почаще.
Забили — и в печь.
Цепляя за парную цепь транспортера, которая будет его медленно-медленно тащить через печь, позволяя медленно остывать…
Люди смотрели молча.
Лев же тревожился. Давненько он таких завороженных лиц не наблюдал. Сам-то он прекрасно понимал, что такое конвейер и принципы его организации. А тут, видимо, кроме него и кое-кого из профессоров, даже участвовавшие в разговорах не до конца осознавали. Вон — аж рот открыли.
— Сергей Павлович, — тихо произнес Толстой, обращаясь к губернатору. — Не нравится мне что-то все это.
— А?
— Не нравится мне все это, говорю.
— Чем же?
— Завтра же, если не сегодня разлетятся письма по всей стране и, быть может, дальше. Сами они, быть может, и не поймет. Однако лично мне не хочется, чтобы к нам заявились уважаемые люди из какой-нибудь Англии или Пруссии и глазели на это. Не для них придумывали.
— Да брось, — отмахнулся Шипов.
— Вы не понимаете, Сергей Павлович. Если это все масштабировать, то предприятием с сотней-другой работников мы сможем производить оконного стекла не только на всю Россию, но и на экспорт отправлять. Вы разве этого не поняли еще?
— Вы серьезно? — как-то растерянно произнес губернатор.
— Более чем. Причем стоимость одного листа такого сильно меньше, чем у любых наших конкурентов, как наших, так и английских. У них такого еще нет. Во всяком случае несколько лет назад не имелось.
— Кхм… — поперхнулся Шипов, наконец, осознав всю остроту момента.
— Я вообще не понимаю, зачем всю эту толпу собрали.
— Так, новость-то какая!
— Новость… да… Твою же налево… И как нам теперь быть?
[1] На самом деле в оригинальной истории был еще один промежуточный правитель, между Саласом и Санта-Анна, но здесь из-за переговоров с Россией Салас правил на несколько месяцев дольше. И уступил власть Санта-Анне из-за давления помещиков и духовенства.
[2] Гаррота представляла собой обычный столбик, к которому подводили преступника и, накидывая ему на шею петлю, с помощью ворота ее затягивали. Через что удушали. В более продвинутом виде применяли стульчик для казнимого. А в гуманной еще и винт, который при удушении повреждал позвоночник, облегчая мучения.
Часть 3
Глава 9
1847, сентябрь, 5. Санкт-Петербург
— Господа, прошу, — сделал приглашающий жест император.
Новый министр финансов Александр Максимович Княжевич[1], несколько замялся. Он только-только занял свой пост и еще немало тушевался. Вронченко то уволили, наградив ссылкой и конфискациями. Много всего нехорошего всплыло. Вот и робел. А Александр Людвигович Штиглиц уверенно прошел к указанному креслу. Николай Павлович даже чуть удивленно покосился на Княжевича, прежде чем тот юркнул рыбкой на свое место.
— Итак, господа. Я пригласил вас для того, чтобы посоветоваться. Все, что вы услышите или увидите сегодня тут должно остаться, между нами. Во всяком случае до моего особого распоряжения. Я могу на вас рассчитывать?
— Да, — почти синхронно ответили оба.
Слухи о том, что светлейший князь Меншиков не преставился, а был именно казнен на Соловках, уже недели две гуляли по столице. Император их не опровергал и не подтверждал. Просто игнорировал.
Так что горячие головы это охладило очень.
Понятно — слухи.
Однако если Николай Павлович не пощадил даже светлейшего князя, то и остальным может перепасть «на орехи». Причем быстро и больно. Видимо, Николай вновь закусил удила, как тогда — в 1825 году. И под руку к нему соваться не стоит.
Слухи эти распространял Дубельт, с подводкой к тому, что вор и предатель оказался по достоинству награжден, невзирая на происхождение и положение. В частности, его род был пресечен, ведь наследников мужского пола не осталось. Вон, сынок тоже преставился на Соловках. Сразу, как туда попытались сунуться англичане и что-то разузнать.
Дочка только осталась.
Да и ее император лишил наследства за недостойное поведение[2]. Она постоянно устраивала всякие выходки со своими подружками. Друга, ради которого все это можно было прощать, белее не осталось… сгубила его измена, поэтому Николай поступил по всей строгости и просто конфисковал в казну все обширные имущества Меншиковых. За исключения семейных реликвий, которые по его приказу передали инфернальной дочурке, сразу после того, как супруга Меншикова скончалась[3]. От горя.