— Уши заткнули? (Кобыла была нервная до крайности, и ее мог напугать на дорожке любой шум.)
— Заткнули, — отчеканил доктор.
— Дайте ей глоток.
— Глоток! — крикнул Драгоманов и сам же помчался за ведром.
Попробовали окунуть лошадиную морду в ведро с теплой водой. Но Последняя-Гастроль-Питомца не двигалась и не разжимала губ. Только белесые разводы пошли от пены и удил, и капли повисли у нее на длинных усах у ноздрей.
— Не станет сейчас пить, — произнес Драгоманов.
И эхом отозвались доктор с переводчиком:
— Не станет!
— Не станет!
Вдруг Последняя-Гастроль, оттянув зад и расставив задние ноги, обильно вонючей жижей покалилась, брызгая навозом на свежие бинты, обхватывающие ее задние ноги.
— Извелась уже вся, паскуда! — не своим голосом завизжал Эрастыч.
Зато Драгоманов, доктор и переводчик стояли совершенно молча, будто ничего и не слышали.
— Чек, — произнес тут же Эрастыч голосом хирурга.
В беговой упряжке чек — самое главное. Это ремень, проходящий от удил к уздечке между ушами над гривой — к седелке, где его цепляют за крючок. Чек держит голову. Во время резвого бега лошадь опирается на него. Так создается на рыси баланс. Длина чека — секрет слаженного хода.
Эрастыч посмотрел, как надели чек, и велел:
— Выше на дырочку.
— Не высоко ли? — едва проговорил Драгоманов и тут же прикусил язык.
Но Эрастыч вопроса будто и не слыхал. Время от времени он пощелкивал секундомером, прикидывая бег своих мыслей.
Один за другим участники приза подавали лошадей на старт. Эрастыч стал садиться. Вроде он и в самом деле был тяжело болен, кряхтел, вздыхал и все никак не мог сесть в качалку.
Каждого участника встречали на дорожке музыкой. Оркестр конных пожарных подбирал к каждому случаю свою, национальную мелодию. Австралийца встретили «Вальсом Матильды». Выехал шотландец, и заиграли: «Забыть ли старую любовь». А нам? Когда ступил на круг Эрастыч и музыканты образца 1890 года начали делать музыку, мы узнали себя не сразу. Но потом поняли:
И Эрастыч, двигаясь перед трибунами, чуть прибавил хода.
До старта оставались секунды. Всадник в ботфортах уже съехал с беговой дорожки: его дело сделано, вступительная церемония окончена, сейчас начнется бег. На дорожку выехал автомобиль, называемый «стартовыми воротами»: у него сзади открываются и захлопываются большие крылья, закрывающие всю дорожку.
— Прошу, — говорил сидевший в автомобиле (открытом) стартер, — всех участников в точности придерживаться своих номеров!
Это значило буквально, что со старта лошадь должна идти, почти прижимаясь носом к табличке с номером, укрепленным на крыле.
— Подавай! — крикнул в рупор стартер.
Тут Эрастыч властными кивками головы стал требовать нас к себе.
— Кобыла расковалась, — сообщил он, когда мы подбежали к нему.
С Выжеватовым только что плохо не сделалось.
— Ребята, что же это? — заговорил он. — Позор какой…
И Драгоманов дрогнул.
— Вукол, — произнес он, сжимая челюсти, — что же ты делаешь? Хоть бы перед родными своими постыдился…
Но пустые, устремленные мимо нас глаза смотрели из-под защитных очков.
Эрастыч обратился к переводчику:
— Скажи судье, что мне нужен кузнец.
Медленно, с ноги на ногу, съехал он с призовой дорожки и направился обратно на конюшню. Мы двигались за ним вроде похоронной процессии.
На конюшие не спеша слез он с качалки, сам снял чек и стал ждать кузнеца.
— В чем дело? В чем дело? — подошел учредитель приза.
Без перевода Эрастыч указал ему на оторванную с передней ноги подкову.
— Ах, ах! — воскликнул учредитель и посмотрел на часы.
Эрастыч тоже поглядывал на часы, именно на часы, а не на секундомер. Приехавший кузнец хотел было пришлепать старую подкову, но Эрастыч, опять взглянув на часы, снова без перевода замахал руками, объясняя, что нет, нет, пусть снимет старую, расчистит копыто и поставит новую. Он вообще теперь объяснялся сам, хотя бы и руками, он как-то отделился от нас и действовал в одиночестве.
— Вукол! — воззвал Драгоманов. — Имей же совесть!