— Виктория Строуджер. Шестнадцать лет. Идентификационный номер три на это имя.
— Ну хорошо. — Ито произвел серию загадочных манипуляций с коммуникационными кольцами, направляя запросы в полицейскую сеть. — Если она на борту, эта груда хлама разыщет ее. Если нет, в течение десяти минут расширит статус поиска до повсеместного. Сейчас же, извините, пока не…
— Конечно. — Морис Строуджер боком отошел от стола констебля. — Если она не спустила свой значок в туалет, — пробормотал он себе под нос.
Следующей в очереди была пожилая дама, которая разразилась перед констеблем целой речью относительно размеров ее жилого модуля. Она просто отказывается верить, что ее жилье — одноместная ячейка в пятитысячном людском улье в сотах грузового сектора новодрезденского транспортного корабля «Долгий поход» — это все, что будет в ее распоряжении до прибытия в ближайшую систему — Септагон. За перемещение любезно платило новодрезденское (новое) правительство, благодаря положительному торговому балансу с Московской Республикой, однако грузовые отсеки — вовсе не президентские апартаменты роскошного лайнера.
Надеюсь, Вики скоро надоест прятаться. Может, это ей даже пойдет на пользу, если полицейские найдут ее раньше отлета и арестуют. Ей наука — не ищи приключений в разгар чрезвычайной ситуации…
Сокрушительный удар: «Т» + 1390 дней
Представьте себе такую вот девушку. Бледная, с коротко остриженными черными волосами и водянисто-голубыми глазами: то ли беспризорник, то ли демон. Отчасти индивидуалистка. Противоестественно умна для своего возраста: родители планировали ее, используя минимум непредсказуемых генотипов во избежание серьезных ошибок. Они могли позволить себе дорогостоящие преобразующие имплантаты, импортируемые с Септагона. Не пожалели для нее самого лучшего. В свои семнадцать она была замкнута, что соответствовало этому возрасту. Одевалась только в черное, проводила свободное время, шаря по служебным каналам станции, тренировалась с восемнадцатимиллионносинапсовым нервным «кустом» у себя в спальне (не хотелось даже думать, о чем она мечтает, поступая подобным образом). Она выращивала ядовитые пасленовые, валериану, аконит, болиголов — но что делала с полностью созревшими экземплярами? (Никто не знал. Никто.) Ей нравилось, закрывшись у себя в комнате, слушать депрессивную музыку. Обеспокоенные родители пытались направить ее в русло обычных здоровых занятий: скалолазание, солнечные парусники, каратэ — ничто ее не заинтересовало. Ее настоящее имя — Виктория, но все подростки звали ее Среда. Она ненавидела свое прозвище, но настоящее имя ненавидела еще больше.
Среда была малоприспособлена к окружающему миру. Она, как и прочие подобные ей, существовавшие с незапамятных времен, с детства общалась с невидимым другом. Они играли вместе, по-шпионски исследуя территорию станции. Катались на подъемниках. Лазали по коммуникациям в кислородных масках: ведь никогда не угадаешь, что находится с другой стороны запечатанного люка. Но у большинства детей нет друга-невидимки, с которым разговариваешь посредством дорогостоящих имплантатов, порядочно опустошивших родительский кошелек. Сверстников не интересовали такие вещи, как стеганография, анализ потоков данных, обнаружение каналов утечки и т. п. Большинство похожих на Среду детей растут, имея невидимого друга, но не такого, как у нее. Как правило, этот друг воображаемый. А у Среды — реальный.
Как-то она рассказала брату Джереми о своем друге по имени Герман. Но Джерм проболтался маме; результатом стали напряженные обследования, поездки по инженерной сети и посещение консультаций. Поняв, что ее ожидает, Среда, конечно, от всего открестилась, но не сразу; Герман подсказал ей, как лучше поступить, чтобы всех успокоить.
«С шизофренией тебе не грозит остаться в одиночестве», — съязвил он, успокоив девочку, поскольку та знала: дело не в шизофрении, при которой имеет место раздвоение личности, ведь ей всего лишь слышатся голоса. Когда она впервые их услышала, то выгребла из кухонной аптечки хлоропромазин и флюпенксикол и ходила, пошатываясь, несколько дней, пока Герман не поведал ей о губительных последствиях: болезнь Паркинсона — известный побочный эффект простых нейролептиков. Среда понятия об этом не имела.
Уже несколько месяцев все знали, что грядет эвакуация. Спустя всего пару недель после Инцидента Ноль стал известен даже точный день и час. Корабли начали прибывать за неделю до «часа ноль». Обычно «Старый Ньюф» принимал один лайнер в месяц. После прохождения таможенного досмотра пассажиры пересаживались, а груз распределялся между местными перевозчиками, совершавшими прыжки не далее одного парсека Но сейчас все стыковочные секции хаба были разомкнуты, причальные узлы прижаты — будто огромная серая миксина засасывает внутренности станции.
Каюты для пассажиров на эвакуационных судах представляли собой реконструированные отсеки для грузов. Все отбывающие, тридцать тысяч душ, собрались вместе на одной из станций, двигающихся по эклиптике вокруг мрачно-красного газового гиганта, массой в восемь раз превышающего Юпитер. Топлива хватало — в результате торговых сделок «Старого Ньюфаундленда IV» имелось шестьсот мегатонн чистого замороженного метана в хранилище на оси большого колеса. Орбитальный комплекс располагался недалеко от одного из регулярных путей между системой Септагон и центром группы миров, так, чтобы и вести дела с проходящими торговцами, и чтобы перевозки к достаточно близко расположенной Москве можно было считать «местными». Станция вполне могла остаться рентабельной, несмотря на бедствие. Но люди оставаться здесь не могли — приближался Железный Рассвет.
Лайнер «Мечта Сикорского», причаливший к хабу, взял на борт VIP-персон, губернатора и его имущество. За ним в пустоте висели два грузоперевозчика с Нового Дрездена, присланных как еще один символический жест примирения. Своим видом они напоминали повитуху с беременными жабами. Корабли были покрыты объемистыми пузырями (отсеками для беженцев), укрепленными на грузовых штангах. Временное трехнедельное пристанище для десяти тысяч пассажиров, совершающих вынужденное путешествие на расстояние в сорок световых лет, в систему Септагон.
Даже Септагон находился в неуютной близости от фронта ударной волны, но это было наилучшее место для переселения. Денег хватало и на обеспечение жильем, и на переквалификацию для всех без исключения, и правительство Септагона было готово оказать содействие иммиграции.
Это был шанс оставить в прошлом жизнь в условиях нависшей угрозы, обратить взгляд в будущее и отвернуться от унылой безнадежности и мрачной скорби, возникшей с тех пор, как три с половиной года назад пришли известия об Инциденте Ноль. Тогда прокатилась волна самоубийств, почти дошло до бунта; станцию захватили призраки, по тысяче на каждого живущего. Неподходящее место, чтобы растить ребенка.
Мама с папой и Джереми перебрались на «Долгий поход» два дня назад, раздражая Среду опьянением оптимизма от оказываемой поддержки. Лица погибших в семейном альбоме — словно дыры на фасаде дома. Кузина Джейн, дядя Марк, дедушка с бабушкой уже никогда не появятся. По крайней мере во плоти. От них остался лишь прах в пламени божественного ветра, который промчится по станции через четыре дня. Суетящиеся распорядители торопливо показали Среде и ее семье их палубу, проход, сегмент и ячейку: четыре спальных места и две перегородки, разделяющие жилой отсек на три комнатушки с надувной мебелью. Это будет их дом на время перелета. Им надлежало питаться в столовой на палубе Роз, принимать душ в общественном гигиеническом отделении на палубе Тюльпанов и считать себя счастливчиками — остались в живых, — в отличие от Майсы с мужем и еще нескольких их знакомых, отправившихся в отпуск в первый раз за пять лет прямо перед Инцидентом Ноль.