Большаков видел перед собой редкое для него зрелище. Он внимательно рассматривал не прошеного гостя. На госте — бордовый пиджак с резким малиновым отливом, без галстука, рубашка расстегнута на три верхние пуговицы, на толстой крепкой шее золотая цепь, толщиной в мужской палец и золотой крест с «распятием Христа». На руках — пара колец-печаток. Мужчина коротко, под бритву, стрижен. Лицо состоит из крупного тяжелого подбородка, мутных голубых глаз и узкого лба, нос странной формы, похоже, перебита переносица. От него пахнет перегаром и дорогим итальянским одеколоном. Гость продолжает:
— Значит, того, у меня сын, пацан, значит. Он хочет в физики, значит, ракеты для космоса строить. Это он сам говорит, чтобы на Марс летать. Это он все в мать свою — змею очкастую. Ну, я с матерью его уже давно того, сейчас у меня такая…
Гость облизал губы, достал толстый бумажник, открыл, из пачки долларов достал фотографию полуголой блондинки и сунул в нос Николаю. Тот одобрительно кивнул. Гость продолжал:
— Значит, того, я пацана своего не брошу, хочет ракету строить — пожалуйте. Я ему все толычу — ты иди лес продавай или завод какой купи, я бабла подброшу. Ладно, мне времени больше нет с тобой базарить, — он посмотрел на часы. Конечно, это «Роллекс», самая дорогая модель. — Так, значит, записывай Вадика прям на первый курс, — он напряженно сморщил лоб, — а, может, сразу на второй, как там у вас, курс. Я-то семь классов так и не закончил, значит, а вот уже особняк — го-го! На «Бэхе» гоняю, силища, скажу.
Николай решил, что это новая марка автомобиля, еще не представленная на женевском автосалоне. Он пока не произнес ни слова.
Гость продолжал:
— А ты на чем ездишь, физик, страну позоришь! Твою ж колымагу на переплав не возьмут. Вот тебе моя визитка и бобла. «Мерина» возьми.
Гость, почти швырнул на стол объемный целлофановый пакет и визитную карточку, встал, направился к выходу, остановился:
— Ты, там, звякни, когда Вадику на занятия приходить.
Наконец, Николай Александрович опомнился. Он посмотрел на визитку. На визитной карточке русской вязью написано «Господин Пендюркин Иван Иванович. Генеральный директор» и несколько телефонов. Николай почти закричал вслед гостю:
— Господин Пендюркин, постойте!
Гость остановился.
— Возьмите немедленно свой пакет. В приемной комиссии Вам объяснят условия приема в наше учебное заведение. Пендюркин побагровел, набычился.
— Не хочешь, значит, того, по-хорошему, будет по-нашему. А бабло — оставь, еще пригодится.
Он тяжело дышал, мешала большая масса тела. На подоконнике стоял графин с водой, секретарь поливала цветы. Пендюркин увидел графин и из горлышка выпил всю воду. Он повернулся обратно, подошел к столу. Николай инстинктивно отпрянул назад.
— Физик, так, значит, у тебя, типа, значит, тоже пацан. Малец еще, в садик ходит. Я тоже в садик ходил. А щас бывает, часто бывает, мальцы всякие под машины, там, попадают, даже, если с мамками, там.
Он резко повернулся и вышел из кабинета.
Николай сидел и не дышал, столько, сколько человек может не дышать. Он вздохнул и схватил телефонную трубку. Надо позвонить Тане, сказать, пусть спрячет Васеньку и сама спрячется, пока Николай… что? Что он может сделать? Сына Пендюркина он, конечно, «запишет» в училище, без вопросов, даже если абитуриент не знает таблицы умножения. А как дальше? Сессии, экзамены, а если ракета, которую построит Вадик, не долетит до Марса? Теперь всю жизнь прятаться от господина папаши Вадика? Николай решил, что сходит с ума. Он попросил у секретаря большую кружку очень горячего сладкого чая. Целлофановый пакет брезгливо сдвинул в ящик стола. Тане звонить бесполезно, сегодня у нее три пары лекций. Ей вообще ничего нельзя говорить, она не справится с этим кошмаром. Николай сам все уладит. Главное — Тане ни слова.
Училище давно опустело. Николай Александрович уходил последним или почти последним. На выходе дежурный охранник почему-то отвернулся к стене. Вместо подобострастного поклона: «До свиданьица, Николай Александрович», — и.о. ректора увидел спину в синей куртке. На куртке крупными буквами было напечатано «ЧОП СЕРВИС». Под фонарем, на том же месте стояла его машина. Только все четыре колеса были грубо, с силой разрезаны. Каждое колесо в нескольких местах. Все стекла автомобиля: лобовое, заднее, боковые стекла, даже фары разбиты. Рядом валялся кусок стальной арматуры. Николай равнодушно посмотрел на машину, а ведь любил ее, почти как живое существо, и пошел в сторону метро. Он был спокоен, потому что принял решение: Вадик будет строить ракету. Это была не трусость. Николай Александрович становился мудрым.