Бесшумно между зрителями носятся бойки с чаем, рисом, сластями, фруктами и бесконечным разнообразием китайской кухни. И опять с чаем и опять со сластями…
А китайцы-зрители все пьют и едят, потные, красные и веселые. Так они могут сидеть круглые сутки. Героическая драма, случается, идет по целым неделям беспрерывно. Актеры играют ее в несколько смен. Зрители так же текучи.
А горячие полотенца все летают по рядам с яруса на ярус, и китайцы вытирают ими пот и перебрасывают дальше. Как белые птицы, носятся в воздухе горячие полотенца.
И гул стоит в театре от литавров.
Тихо, в таком аду, подремывают за перегородками партера старые ходи, мирно посасывая свои длинные трубки.
— Джимми!.. — Румяная девица склоняется к самому уху американца. — Ты мне принес шоколад?
Джимми сплевывает, осклабился:
— Чоколад?.. Олл райт!.. — И из бездонного кармана галифе он достает плитку американского шоколада. Хлопает губами, показывает.
Девица раскрывает рот.
— Олл райт! — Он сует ей плитку в рот.
— Ха-ха-ха!.. Джимми, Джимми, ты мой милашка…
— Олл райт!.. — Джимми облапливает ее одной рукой, привлекая к себе на колени, а другой лезет ей преспокойно за блузку.
— Ай! — пищит девица. И шепчет сквозь смех и слезы: — Джимми… Потом… Ночью… Я… я…
— Гаддэм!.. — плюется через борт загородки американец и еще крепче прижимает девицу.
— Джимми, Джимми! — едва слышно умоляюще шепчет девица. Но американец осовело что-то бурчит вроде: «Олл райт!..» — и только.
— Ходя!.. Макака!.. — кричит в шум театра американец и хлопает кулаком по барьеру. Потом залпом через горлышко пьет из бутылки виски.
— Ты!.. Русская… дженщина… Я-я-я… Пей!..
И девица пьет.
А потом она еще больше грустит и плачет… И как не грустить?
На сцене — этот страшный мандарин и грозный муж, наконец, раскалился, и — жжжиижжии!.. — Только сверкнула окровавленная секира, и голова белой куклы — молодой жены мандарина — валится с деревянным грохотом на помост и, как кегельный шар, стуча по половицам, катится в угол сцены.
— Хо! — опять в один голос кричат китайцы-зрители, а потом на сцене начинается настоящий поросячий писк — это слуги мандарина сажают пойманного любовника на кол, и он верещит, заглушая все барабаны и литавры сцены. А кол торчит у него изо рта-маски.
— Ай! — вскрикивает девица.
— Олл райт!.. — кричит от удовольствия американец.
— Хо! Хо! — гудит китайский театр.
По лабиринтам китайских кварталов Владивостока в полумраке разноцветных фонарей пробираются они к бухте.
— Джимми, я тебя люблю…
— Олл райт!.. — мычит американец, покачиваясь и икая.
— Ты меня возьмешь с собой в Америку?
— Олл райт!.. Я… восьму… тебя, русская дженщина, в Вашингтон…
— Ах… — только вздохом она.
— Я восьму… я там всейчас… с тобой… президент Вильсон будет на нашей свадьба…
— Джимми! Ах!.. Как я тебя люблю… — И она влипает в его губы.
— Ты будешь американка… Мисс…
— Мисс?!.. Мисс!.. — повторяет опьяненная девица. — Я — мисс?!. Американка…
А внизу, там на бухте Золотого Рога, освещенный огнями стоит иссиня-серый, стальной американский крейсер «Бруклин». Он усиленно грузится. День и ночь.
Пьяный ночной Владивосток интервенции…
Пьяные солдаты и матросы всех армий и национальностей грузно, с топотом, толпами шатаются по его горбатым улицам.
Разноязычные пьяные речи.
Вон на углу Китайской — чечетка… Там несколько пар фокс-трота, а вон здесь — бокс…
— А-а-а… — где-то протяжный рев.
— Я буду твоя мисс…
— Олл райт! Олл райт! — И Джимми весело начинает напевать:
К нему присоединяется стадо разноголосых интервентов…
— Ты будешь моя мисс…
— Олл райт! Олл райт!
Она радостно вздыхает.
2. Хрр… Тьфу!
Чак-чак-чак!.. — мелкой дробью отбивают зубы генерала О-Ой. Бледный, сморщенный, маленький, он стоит в кровати, с вылезшими из орбит глазами. Ночная его пижама съехала с плеч. В ужасе он смотрит на руку, где двумя каплями крови обозначился след зубов кобры.
А кобра? Она тут же у кровати, изрубленная часовыми, лежит на пушистом ковре.
В соседней комнате бегают адъютанты. Барабанит телефон. Общий ужас.
— Главнокомандующий отравлен. Умирает…
Вбегает маленький японский военный доктор. Он сначала на миг замирает по-военному у порога, потом уже бросается к генералу. За ним, в дверях, быстрой, но четкой и спокойной походкой проходит Таро.