— К рассвету, к солнышку, думаю, тридцать пять юнушев и девушков наберем. А вот с двенадцати до пяти ляжем спать, и пусть хоть лбы бьют о дверь — не откроем! Да? Николай Максимыч?
— Мы не встанем! — согласился Игорь Владимирович. — Я завтра, например, на даче вкалываю! Что после бессонной ночи?!
— Да-а! — шмыгнула курносым носиком Нина Петровна. — Насшибаешь фиников, юнуша! Тебе по ночам спать надо. Чего ты тогда из Гамбурга-то смылся? Из кварталов?
— Это сложная история, — опустил в журнал ресницы Игорь Владимирович, — кстати, знаете ли, я не жалею. Я учусь.
— Потом врач будешь, завотделением. Главным врачом.
— Игорек — главный врач! — засмеялся Боря-Шекелет. — Ты скажи лучше, где мне вот такие стеклоочистители достать?
— Опять со своим драндулетом?
— А я читал, — с трудом перешел на другую тему Боря, — такой американцы пистолет сделали, выстреливает семьсот пуль в минуту!
— Это, Боря, извините, какой-то понос, а не пистолет. Его вместо циркулярной пилы хорошо, дорого только.
— А вот если этот ключ, гранник, порохом набить.
— Вероятно, Николай Максимович, — Игорь Владимирович вскинул ресницы, — проституция частично формируется из наших больных? Например, из нимфоманок?
— Очень может быть, — раздраженно отозвался Николай Максимович, розоволицый и ослепительно седой от потолочного плафона, — нужно все-таки иметь значительную степень эмоциональной тупости, чтобы в настоящих социальных условиях заниматься этим профессионально. Вы на каком курсе?
— На третьем же! — удивился Игорь Владимирович, которому его успехи в институте представлялись общеизвестными.
— Вот дотянете до психиатрии и многое начнете иначе воспринимать. Знание патологии мозга позволяет понять множество социального.
— Конечно, — рассуждала в предбаннике Тоня, шлепая стопками белья, — если бы жрать нечего, а то — с жиру на панель. Индивидуалы!
— Погоди! — Нина Петровна прислушалась. — На крыльце топчутся. Деушка с бантиками?
— Привет, привет! — вошла Алла Ибрагимовна, дежурный врач по больничным корпусам. — А я уже в ночной обход! Как дела-то? Работаете? Вкалываете? Треплетесь? Много насшибали? — Алла Ибрагимовна вертелась, сверкала серьгами, казалось, во все стороны торчат острый носик, красные ногти, топорщится крахмальный халат.
— Игорек, я угадала, — сказала Нина Петровна.
— Чего угадала?! Чего, Игорек! А чего все такие?! Этот читает, этот молчит? Устали?! Бедные! Давайте за вас приму кого? А мне бы посоветоваться с вами, Николай Максимыч!
— Выйти, что ли? — спросила Нина Петровна. — Небось большой секрет?
— От тебя, Нин?! Ты что?!
— Едва ли я вам чего насоветую.
Алла Ибрагимовна заглянула в записную книжку:
— Вот у вас два дня назад поступил такой Макаров! Есть?
— Есть. Он у Аронсона.
— Ну?! А вы вообще-то знаете, что он редчайший специалист?!
— Алмазы стругает, — сказал Игорь Владимирович.
— Ну?! Почти! Он продавец в магазине «Сантехника»! Ну?! Дошло?!
— Вы хотите установить на даче чешский унитаз?
— Ну?! Только не чешский, Игорек! Финский! Сам сиди на чешском! И «тюльпан»! И ванну, как у людей! Вы знаете, какая ванна у одной очень-очень известной певицы?! Сказать у кого?! Да вы чокнетесь! Я у нее была! Ну, она меня пригласила через одного писателя. У нее ванна в форме цветка!
— Бывает, — кивнул Игорь Владимирович, — у одной профессорши унитаз золотой. Я на нем сидел. Через одного с писателем.
— Ну?! Это же вещь! Приятно сесть! А ванна из небьющегося стекла. Лежишь и все видишь!
— Чего же видишь-то? — подняла голову Нина Петровна.
— Ну, кому есть, что показать! Представляете, Николай Максимыч: прозрачная ванна с французской водой, зеленая раковина, черный кафель! И живое тело!
— В чулках, — сказал Игорь Владимирович.
— Ну?! Все — фирма! В зале досточками обшито, камин с медным набором, одна певица подарила, люстра бронзовая, а на камине — череп!
— Чей? — оживился Боря.
— Человека!
— Все! Как в Гамбурге, — вздохнула Нина Петровна.
— А спальня! Кружева! Пух! Воздух! Я вас всех приглашаю! Все поехали на мою дачу! Поехали!
— Везут, — кивнул на окна Боря.
Урчал мотор под окнами. Хлопнула дверца.
— Как же мне этого Макарова к себе в отделение?! А?!
В прихожую ввалились. Затопали. В кабинет вошли трое: знакомый врач «скорой» — бородач; элегантный, в золотых очках санитар и широкоплечий, высокий, с напряженным взглядом. Больной был Николаю Максимовичу незнаком. Глаза дикие, но еще чистые. И молод и мимика не вычурная. Значит, «первичный»: заболел впервые в жизни. Все остро, все страшно…