Алла Ибрагимовна перехватила у бородача направление:
— Ну?! Да это же мне! Мне!
— Садитесь, юнуша, — Нина Петровна приняла бумаги.
Широкоплечий одет опрятно. Ненавидит, боится, ждет момента.
— Мне! Мне!
— Вам, вам, — Нина Петровна переписывала адрес из направления на обложку истории болезни, — юнуша ваш по району. Можете прямо с собой взять. Завернем. Николай Максимыч, тут прямое отношение к унитазам. Смотрите, где работает.
— Нин, получи, — бородач черкал пером, — мы его взяли из милиции. Проба пятьсот восемьдесят третья…
— Раздевайте же! Ко мне! Борьк, раздевай его! Ему повезло! К такой бабе идет!
Лобов любил вещи: чистил серебро окисью хрома, и оно начинало отражать нашу действительность идеально, смазывал облепиховым кремом кожу итальянских туфель, словно ухаживая за живым телом. Полировал сервант и зеркало, привычно подбирал соринки с пола и пылесосил диван и кресла через день. Расхаживал ежевечерне по балкону, протирая тряпкой перила и капая грязной водой на соседей.
Руки все оттопыривал, ходил сильно раскачиваясь. Лицо свое не любил. Римский, твердый и узкий нос еще как-то уважал; тонкогубый, маленький, как у кошки рот всегда старался прикрыть рукой, и говорить с ним было трудно — слова застревали в ладони. Был блондином, носил пробор — розовая полоска кожи сияла сквозь льняные волосы. Говорить с ним было трудно еще и потому, что своего мнения он держался раз и навсегда. Говорил с ним чаще других Митя — улыбчивый, миловидный юноша лет тридцати — единственный приятель. Двое других приятелей давно женились.
Мите Лобов и высказывал свои решительные мысли. Выяснялось, что Лобов представляет себе большую часть людей в виде персонажей Босха. Меньшая же их часть вызывала некоторые надежды, но часто разочаровывала. Из-за этого Лобов не женился.
— Ну чего она, — говорил он Мите, — придет. Кричать будет. Сорить.
— Чего тебя из «Вымпела»-то выперли? Опять не ужился?
— Жулики! Я им показал и доказал! — Лобов заметил крошку, упавшую с Митиного бутерброда, и отнес ее в помойное ведро.
— Так чего же ты хочешь? Люди есть люди.
— Честно надо! Вот теперь, в эти времена, всех — на чистую воду!
— По-моему, педантизм свидетельствует об умственной недостаточности. Попытка компенсации. Тебя опять выпрут. Что? Тоже воруют?
— Приму меры!
— Уж ты примешь! Люди есть люди. Гибкости в тебе нет. Адаптации.
За полминуты до того как раскрылись двери лифта на седьмом этаже, Лобов собирался поджечь свою чистую квартирку вместе с плавающей в зеркале маской, но не успел, а быстро прошел на балкон, в просторную, ветреную ночь, увешанную гирляндами огней, заткнул трубу за пояс и влез на балконные перила.
Однажды он уже перелезал так, забыв ключ, со смежного балкона, чтобы не ломать замок в двери.
Он не знал, дома ли соседи, открыта ли их балконная дверь, но не мог остаться у себя, как не смог прошлой ночью.
Лобов раздавил цветы в ящиках (их стебли полопались под подошвой), двор с пятаками света под фонарями мелькнул в бездне. В гостиной соседей — темно. Дверь — приоткрыта. Слева блестели стекла книжного шкафа, справа — кривое отражение окон на какой-то выпуклой поверхности. Лобов прошел по ковру и заглянул за угол. Светились щели вокруг двери, шумела вода в ванной. Его, конечно, могли ждать и здесь, но, скорее, ждали бы уже на балконе. Он шагнул в прихожую, слабо задев локтем что-то и ощутив тихое движение за спиной. Сжался, зажмурился, присел. Через секунду с плеском рассыпалось, разлетелось, и осколки мягко задели его по спине. Обжег красный свет торшера.
— Здравствуйте, — сказал Лобов, — я заплачу.
— Вы… как тут?!
— Через балкон. Достали они меня. Я пойду на лестницу.
Из-за приоткрытой двери, из ванной смотрела мокрая голова.
— Вот тут рублей двадцать. Остальное потом.
По полу все растекались, покачиваясь, выпуклые осколки.
— Он опять забыл ключ? — спросила голова из ванной.
— Нет. Я пойду? Заприте балконную дверь. Они перепутают и убьют.
— Кто?!
Лобов прошел в прихожую, зашарил по двери.
— Погоди! Куда?!
Лобов вытянул из-за ремня обрезок трубы.
— Ты что?!
Заревели дети в спальне.
— Коля! Не лезь! Отойди от него! Коля! — голая соседка приплясывала.
Лобов наконец открыл дверь и стал спускаться по лестнице — так будет безопаснее, чем в лифте, он увидит их загодя. Крики соседей перестали быть слышными где-то на четвертом этаже. По площадке третьего прошла женщина к мусоропроводу.