— Чего запугали?! Кто?!
— Генк! Давай без этих… глянь на стол. Ну?
— Ясно.
— Колись, фрукт. Один работал? Небось с Юркой?
— С ним.
— Зачем?! И вообще: давай заодно о том, о чем мне в августе после пожара говорил! Ты не думай, что я тебе не верю. Как раз верю!
— Придется поверить, дядь Коль, — Генка нагнулся было к портфелю, приостановился, вглядываясь в Степанова.
— Давай, давай! Мы с тобой с детских лет знакомые. Чем провинился, что не доверяешь?
Генка раскрыл портфель. Со дна достал толстую мятую тетрадь в зеленой коленкоровой обложке:
— Вот. С собой ношу. Чтобы дома не оставлять. Вот.
Тетрадь трепыхалась у него в руках:
— Дядь Коль! Это все, что у меня есть. Больше нет ничего… я нашел ее в том клавесине, который сгорел. До пожара. Полез чинить, она там была под крышкой. Я ее стал читать. А потом спрятал. Он поджег, чтобы эта тетрадь сгорела. К нам он не мог зайти, наверное. Соседи дома все время. Или еще почему, не знаю.
— А она почему не сгорела?
— Я ее тогда утром спрятал у Юрки. Он знал. Мы вместе читали. Конечно, я бы мог… нет, убить, нет. А тетрадь ношу с собой, или у Юрки она. А то мать прочитает если, то она Ялдыкина убьет. Или сама умрет.
Степанов полистал тетрадь:
— Хороший почерк.
— Ага. Хороший. Все понятно.
Генка смотрел в окно. Ничего за ним не было. Даже рощи почти не было вдали. Шелестели страницы.
— Что думаешь делать?
— А что тут сделаешь, дядь Коль?
— Да-а! Пожалуй, ничего. Я тебе так скажу…
— Не надо! Меня уговаривать не надо!
— Генка! Тебя — надо! Какого другого, а тебя — надо! Ты теперь вот так будешь жить! Всю жизнь ты так будешь жить и это помнить!
— Пепел Клааса? Знаете?
— Читал. «Уленшпигеля» читал… пойми вот что: он, Ялдыкин, так делал не потому, что он лично… хотя нет. Он, конечно, и лично искренне ненавидел тех, о ком писал. Но еще он хотел выжить. Такие были правила игры.
— И хотел хорошо кушать?
— Ну… все хотят.
— Значит, если клоп так сделан, что он хочет кушать, меня, например, он не виноват? Пусть?
— Да мы вроде о человеке говорим.
— Нет!
— Во! Вот этого я и боялся. Как ты будешь жить?
— Да как все. Как до этого-то, до тетрадки жил?! Так и жил. А вы знаете, как я ждал отца? Мы с Юркой сидели летом вон там, где обрыв над водопоем… а там, за речкой, поле вон огромное… и дорога — кольцом. Люди, которые там идут, из-за леса выходят, они… как точки. Мы с Юркой так их в детстве и называли — «точки». А потом они за вербы заходят и там вдоль речки идут, их не видно. А выйдут на мост — уже с ногами, с головой. Тут мы их звали… «людики». А потом они уже рядом. И можно узнать в лицо. А тех, которые «точки»… они же не все по дороге к мосту шли. Некоторые направо, в Ворожилиху уходили. Их мы только в виде точек видели. Называли: «люди на стадии кольца». Это я к тому, что я всегда ждал. Дорога-то со станции…
Он вздохнул и уставился в окно.
Степанов листал тетрадь.
— А потом… стучит если кто, особенно утром, когда еще спросонья весь. Утром так и вскакиваешь! Я себе чего только не представлял. И как он совершил будто побег, охрану перебил. Что вот он оказался героем… мать не знала, что я знаю. Теперь я понимаю, с этого лета, что так он и остался… на стадии кольца. Я вот все думаю, что нам с Юркой даже повезло. Мы живого Ялдыкина видим. А кто не знает, какие они? Тому же еще хуже. А убивать? Мы с Юркой хотели его так запугать, чтобы он удавился сам. Да разве такие давятся! А вы думали, убьем?
— Сейчас? Нет. А потом?
Генка перегнулся к нему через стол:
— Дядь Коль! А вы доверьте нам это решать! Без этих, без подсказок. А? Я же не одного Ялдыкина знаю. Я — многих. Вот — вас. Что? Думаете, никак уж без вас не разберемся? Конечно, черт с ним теперь! А дальше… ну, мы же такие… клейменые теперь, что ли. Ни я, ни Юрка… мы уже ничего не побоимся. Я таких Ялдыкиных больше не испугаюсь! И знаю, во что верить.
— Ну да. Понятно. Вы же не апатики.
— Апатики?
— Да так я… слово такое вычитал, — Степанов взял стакан, — давай чай пить. Тетрадь оставь мне. Сохраню. В сейфе вон. А ты прав вообще-то. Ты разберешься. Я бы с тобой выпил бы не чаю, да школу кончи сначала… разберешься. Главное, помни: я так думаю, что все они… пали героями. Я серьезно! Очень серьезно! Все они пали героями, понял?! За тот же самый социализм! Как на фронте! Да! Не хужей других… и еще… пойми, что тогда просто так, кого попало, не арестовывали. Я так думаю, что брали личностей как бы. Лучших! Этим гордиться… можно.
— А как же вас?
— Меня?! Ну-у! — Степанов расплескал чай. — Да я-то молодой был… нет! Ну ты даешь! Знаешь? Спасибо!