Ржевский в этом убедился, обнаружив в духовом шкафу вторую кошку.
— Она, обратно! — махнул от стола «Буратино». — Черно-белый вариант.
И встал.
— Слушай, дорогой! Дверь-то!
С кошкой под мышкой отправились к двери.
— Ясно, — сказал «Буратино», — вон пружина. Ну, Василек! Это ж для чего? Это для того, чтоб, если хоть один замок запереть забыл, дверь автоматом приоткрывается. Или нет? Все-то запереть спецухой этой не могу. Давай-ка мы лучше эту кошку придушим от греха?
Ржевский выкинул «черно-белый вариант» на лестницу.
— Жалостливый, — усмехнулся капитан, — тогда терпи. Не то будет.
Он прошел неверным шагом в гостиную, опрокинув стул, целенаправленно уперевшись в очередной ящик комода в стиле «ретро», из которого упрямо потянул какое-то бесконечное кашне азиатских расцветок.
— Терплю, — уныло прошептал Ржевский, обнаружив «черно-белый вариант» в третий раз — на гардеробе в прихожей. Крепко погладив по холодной, жесткой шерсти, он закинул «вариант» во внутренние покои, в кишащую призраками черноту, плотно прикрыл туда двери, не имевшие вроде бы коварной пружины, и с облегчением убедился, что этим отсек от себя целый сонм страхов — «вариант», прыгая и скребясь в купеческих лабиринтах, принял на себя все терзавшие Ржевского шаги и шорохи.
Вскоре Ржевского еще осенило. Он в тот момент стоял у шкафа, листая мощный фолиант — «Учебник психиатрии», а «Буратино», сидя на полу, с трудом, с паузами скатывал ковер и нерповую шкуру. Вообще к этому часу оба уже стали двигаться медленно и говорить мало.
— Славк! Вот написано: «Видят и ищут мелких животных, как-то: крыс, мышей, насекомых». Кошек и крокодилов, — добавил он от себя. «Буратино» как раз нашел под столом какой-то голубой листок и вглядывался в текст, покачиваясь, словно игрушечный будда.
— Ну? Это ж у нас белая горячка началась, Славк! Де-ли-ри-ум!
— Тихо! — «Буратино» сложил листок и сунул в карман. — Ищут и видят? А я как раз… не вижу! Ты кто? Сергей?
— Ты меня опять не узнаешь? Или забываешь? Вот: «Видят и тут же забывают, что видели!» Как бы и не видят! Ам-не-зия называется! Не, тут про все есть!
— Получается, что их тут нет, — «Будда» повалился на бок, но тут же бодро вскочил, — может, и нет! А?
— Да нет, — Ржевский в два приема слез со стула, — конечно, нет! Откуда?! — он прислушался к неясным звукам за стенами. — Слышь, может, хватит, а? По-моему, я спать хочу.
— Считаешь, мол, надо и поспать? А может, и правильно! Ладно! — согласился «Буратино». Он вообще вдруг стал быстрее двигаться и без всяких видимых причин заметно протрезвел. — Иди! Иди, дорогой! Сейчас я тебя обыщу, и пойдешь домой баиньки!
— Да нет же их! Чего меня обыскивать?
— Вот поэтому-то и нет! Как в том анекдоте про крокодильчиков! Слыхал?
Он охлопал Ржевскому все карманы, заглянул даже в шляпу, слава богу, найденную в ходе поисков животных, и показал пальцем на дверь:
— Иди, дорогой! Но! О происшедшем здесь… согласно закону! Расписку мне! На ручку! Пиши тут же!
— Я понимаю, понимаю, — ничего не понял Ржевский, озираясь и смутно вспоминая, где и что ему встречалось по ходу обыска.
— Там! — показал он в спальню и быстро вернулся с листком, вырванным из роскошного бювара с вензелем Тишкина. — Чего писать?
— Понимаешь?
— Сейчас. — И Ржевский написал: «Строго предупрежден о соблюдении тайны и неразглашении».
— Понимаешь! А ты, кстати, чегой-то своей этой Леле? Часто пишешь?
— Леле? Этой? Да я ей никогда не писал.
— Точно, Серж? Как на духу?
— Конечно! Что я, совсем, что ли? Я, конечно, я ей… симпатизирую, я не скрываю. Но никогда не писал! Точно!
— Тогда лады, дорогой! Да пальтишко-то застегни, дорогой, простудишься!
Они обнялись, и Ржевский покинул многострадальную квартиру.