Задумалась-старуха, задумался и Нестеров. Из пристройки через стену хаты едва-едва бубнил голос милиционера, что-то рассказывавшего товарищу. Засада поместилась в пристройке.
— Бывает мне думка, — говорила старуха. — Проходила я свою дорожку, для чего жила — не знаю. Подумаю: умрешь скоро, старая, — не страшно. Выморочная я, вроде трухлявого дерева. И то — на дрова иль на поделки людям не гожусь. Арехта такой же. Все-то он возится, не дает себе и людям покоя. А тоже выморочный, никогда в нем не было радости ни к чему. Почему оно так с нами повелось? Не знаю… С чего получилась моя и Арехтина жизнь? Не пойму… Сатана нами игрался, одураченные мы люди. Мнится мне: нет большего зла, как в деньгах. Сказку слыхали, как в стародавние времена люди жили без денег? Вы, люди молодые, так бы устраивали, к тому старались, чтоб жить без денег. Тогда никто под себя не подгребет, скопидомить не будет, не пожадничает. А пока есть деньги…
На коричневый, морщинистый палец старухи вползла пчела. Аграфена смахнула пчелку:
— Не там ищешь…
5
Бывшая хозяйка Гавриила Окунева приняла следователя довольно агрессивно. Она-де знать ничего не знает о своем бывшем «фартиранте», как она выговаривала слово «квартирант». По словам Марьи Алексеевны, Гавриил Окунев выбыл, оставшись должен за комнату, за обслуживание. Обещал прислать, но до сих пор нет о нем ни слуху ни духу.
С помощью соседок Марья Алексеевна усиленно хлопотала по изготовлению пирожков, котлет, домашних сластей, по сооружению салатов, винегретов и прочего, от каких приятных забот и оторвал ее приход Нестерова. Готовился пир.
Марья Алексеевна с гордостью объявила, что нынче у нее свадебное торжество: она вышла замуж за своего нового «фартиранта», человека в летах, серьезного и непьющего.
Почтенная молодоженка пыталась отделаться от несвоевременного посетителя, но неудачно. Ее мысли разбивались между вопросами Нестерова и пирожками, которые могла не так защипнуть соседка, винегретом, в который другая соседка могла положить не столько фасоли, сколько требуется для семейного счастья, и «молодым» мужем, который явится и застанет жену в беседе со следователем! Поэтому, хотя Нестеров, по мнению соседок, был «настоящий мужчина», Марья Алексеевна не пыталась с ним кокетничать и была в ответах по-своему деловита. Не будучи больше заинтересована в личности Гавриила Окунева, она поведала следователю о беспорядочном, мягко выражаясь, образе жизни своего бывшего постояльца.
Рассказала, как, несмотря на тяготевший над Гавриилом судебный приговор, Окуневы ее усиленно сватали — это ее «редакция».
Она упомянула о совместном отъезде братьев, состоявшемся 12 августа.
— Но вы выписали Гавриила из домовой книги не двенадцатым, а пятым августа, — заметил Нестеров.
— Разве? — Марья Алексеевна под влиянием вступления в законный брак успела забыть мотивы, по которым она, по совету Александра Окунева, выписала Гавриила задним числом. — Да, я давно хотела его выписать.
— Он уехал в Ростов-на-Дону?
— Откуда я знаю!
— Но так значится в книге.
— Ах, ваша паспортистка ко мне пристала, я и сказала первое, что пришло в голову!
Нестерову оставалось лишь пожать плечами при демонстрации такого легкомыслия.
— Но вы уверены, что братья Окуневы уехали именно двенадцатого августа?
— Да, и через несколько дней старший приезжал один.
— Зачем?
— Откуда я знаю!
И Марья Алексеевна внезапно бросилась к летней кухне с криком:
— Не так, не так! Ай! В этой бутылке керосин!
Оставив повестку о явке свидетельницы в девять часов утра следующего дня, Нестеров вернулся в Н-ское отделение милиции. Под свежим впечатлением он набросал рассказы Аграфены Брындык и Марии Пупченко (такова была фамилия бывшей хозяйки Гавриила Окунева), придавая записям форму свидетельских показаний.
Он отметил вопросы. К Пупченко: о костюме, вещах, особых приметах Гавриила Окунева; о поведении Александра Окунева, когда тот вернулся один. К Брындык: предъявить для опознания фотокарточки обоих Окуневых…
Тут Нестерова сморил сон. Он лег на жесткий диван и спал часа три так, как дай бог каждому на мягкой постели: сказалась беспокойная ночь. Проснувшись, он умылся и пообедал, продолжая думать о деле с той точки, где работу мозга прервал сон.