Он побежал по берегу к кустам ивняка. Тишка же вскарабкался на обрыв и ринулся по примятому в траве проходу к лесу. Зачем по берегу-то понапрасну сновать, в лесу полно валежника. Перед взъёмом на взгорок он наткнулся на запряжённого волом Митьку, который пятился задом и рывками дёргал коляску. Коляска была нагружена сухими, бескорыми колодинами и сучьями, перевязана, чтоб воз не рассыпался, верёвкой. Никола шёл за повозкой с прутом и погонял брата, как лошадь:
— Н-но, Серко, н-но!
Колесо у коляски для такой дороги было слишком мало, застревало средь кочек, напутывало на себя траву и стопорилось.
Тишка кинулся к Митьке на помощь, но к такому возу и не подступишься. За левую «оглоблю» возьмёшься — коляска завалится на правый бок, за правую — её клонит влево.
— Знаешь что, — предложил Митька, — ты вставай на моё место, а я за колесо подниму.
Но у колеса-то самая тяжесть и есть. С Тишкиной стороны ручки у коляски длинные, вся поклажа сдвинута к колесу.
— Ой, Митька, с пупа сорвёшь…
— Да ты что? Давай поднимай.
И они потащили коляску, как носилки. Тишка затылком чувствовал, что Митька, согнувшись в три погибели, семенит мелкими шажками, наливается от натуги дурной кровью. Носилки дёрнулись к земле и встали.
— Подожди, Тишка, передохнём!
Митька, распаренный, уже сидел в траве.
— Неудобно за колесо-то, — оправдываясь, кивнул он на руки, вывоженные в грязи, — выскальзывает.
— Конечно, неудобно, — посочувствовал Тишка. — А мы давай её снова покатим.
— Да колесо сразу же травой забьёт… Уж лучше так.
Передохнув, они впряглись в носилки, сделали перебежку метров в тридцать и сели снова.
— Может, ребят позвать? — предложил Тишка.
Митька несогласно покрутил головой:
— Да и осталось-то — всего ничего.
Берег из травы был уже виден. До него оставалось ещё привала на три иль четыре.
— Н-но, лошадки! — взмахнул хворостиной Никола.
— Да погоди ты! — прикрикнул на него Митька. — Или не видишь, что лошади взмокли!
— А я их водичкой умою.
Они поднялись и, как солдаты в атаке, пригнувшись к земле, спотыкаясь, понесли свою ношу дальше, пока, уморившись, на последнем вздохе, не ткнулись головами в траву, не отдышались, не отёрли со лбов пот и не изготовились к очередному броску. Берег был уже совсем рядом. Алик бегал по нему в трусиках, и даже Никола, который ростом-то от горшка два вершка, уже увидел его.
— Митя, трус — это тот, кто в трусиках ходит? — спросил он.
— Да ты что? — Митька осушил лицо рукавом рубахи, и рукав сразу же потемнел. — Трус — это кто боится кого-нибудь…
— А-а-а, — задумался Никола. — Кто же меня боится? Мама любит, папа любит, ты тоже любишь…
Митька снова взялся за колесо. Тишка с готовностью впрягся в оглобли коляски. На этот раз они без передышки выбежали на берег.
Славка, ёжась, обтирал своё тело холодной водой, Алик — с обрыва — давал советы:
— Докрасна три, чтобы кожа горела. Тогда хоть в колодец — не страшно.
— Да я лучше нырну.
— Вячеслав, — удерживал его Алик. — Я читал советы врача. Надо приготовить организм к перемене температуры.
— Я уже приготовил.
— Нет, ты ещё ёжишься.
Славка зашёл по колено в реку, плюхнулся на живот — спина длинным белым обмылком торчала из воды.
— Разотрись, разотрись лучше, — настаивал Алик.
— Да ведь руками не разотрёшь, полотенце надо… Руками кожу-то только гладишь…
Алик, видимо, мысленно согласился с ним и отвернулся — делай, мол, чего хочешь.
— О-о, дров привезли, — обрадованно протянул он, увидев, что Митька развязывает воз. — А я походил тут по берегу, нашёл всего два обломка.
Митька свалил дрова на землю, вытащил из коляски несколько лоскутков берёсты.
— Здесь разложим или под обрывом? — посоветовался он с Аликом.
Алик, ничего не ответив, побежал к обрыву, где Славка уже нырял.
— Под обрывом ветер не дует и гасить потом легче — воду-то даже в пригоршнях можно носить, — рассудил Тишка, и Митька, согласившись с ним, перебросал валежины на песок, достал из коляски кастрюлю с кашей и приспособил её в холодную воду под берег, чтобы она не скисла.
Тишка оставил Митьку разводить костёр, а сам полетел к омуту. Алик чего-то размахивал руками и кричал на Славку. Славкина голова то, как буй, всплывала над водой, как раз в том месте, где отражалось солнце, дробила его на осколки и блики, расходящиеся кругами, то исчезала под водой, и солнце успокоенно собиралось на воде в раскалённый шар.