Когда девочке исполнилось уже семь лет, и она успела стать обожаемым божеством для каждого из братьев ессеев, она захворала лихорадкой, весьма распространенной в окрестностях Иерихона и Мертвого моря. Хотя среди братьев было несколько весьма искусных и опытных врачей, лихорадка не оставляла больную, и те день и ночь не отходили от ее кровати. Вся же остальная братия была в таком горе, что все селение наполнилось воплями и стонами и возносило молитвы Господу Богу об исцелении девочки; три дня все они пребывали в непрестанной молитве, и многие из них за это время не дотрагивались до пищи. Никогда еще ни один монарх на свете не был окружен в своей болезни такой любовью и тревогой своих подданных, и никогда еще его выздоровление не приветствовалось такой единодушной радостью и искренней благодарностью Богу, как выздоровление маленькой Мириам.
И неудивительно, она была единственной радостью их бесцветной, однообразной жизни, единственным молодым, веселым существом, щебетавшим как птичка, среди угрюмых и молчаливых братьев, вся жизнь которых была полным отречением от всех радостей земных.
Когда девочка подросла и настало время подумать о ее обучении, совет ессеев, после долгих обсуждений, решил возложить эту обязанность на трех ученейших мужей из своей среды.
Один из них был египтянин родом, воспитанный в коллегии жрецов в Фивах. От него Мириам узнала многое о древней цивилизации Египта и даже многие тайны их религии и объяснения этих тайн, известные только одним жрецам. Второй был Феофил, грек родом, живший долгие годы в Риме и изучивший язык, нравы и литературу римлян, как свою собственную. Третий, посвятивший всю свою жизнь изучению животных, птиц, насекомых и всей природы, а также и движению небесных светил, преподавал с полным старанием все эти познания своей возлюбленной ученице, стараясь пояснить ей все живыми и наглядными примерами.
Впоследствии, когда Мириам стала постарше, ей дали еще четвертого учителя, новый преподаватель был художник. Он научил девушку искусству лепки из глины и ваяния из мрамора и камня, а также употреблению пигментов, т. е. красок. Этот, в высшей степени талантливый человек, был еще, сверх того, искусным музыкантом и охотно преподавал девочке музыку и пение в ее свободные от других занятий часы. Таким образом, Мириам получила такое образование, о каком девушки и женщины ее времени не имели даже представления, и ознакомилась с такими науками и познаниями, о которых те даже не слыхали. В вопросах веры она частью обучалась у Нехушты, частью же поучалась у прохожих и захожих христиан, которые приходили и сюда проповедовать учение Христа; особенно заслуживал внимания один старик, слышавший сам это учение из уст самого Иисуса и видевший Его распятым. Но главным наставником девочки была сама природа, которую она научилась страстно любить.
Таким путем познания и искусства рано пустили корни в прелестной головке Мириам, светлый, ясный разум и вместе поэтическая душа девочки стали светиться в ее синих глазах. Кроме того, Мириам не была лишена и внешней привлекательности: сложения она была скорее миниатюрного и несколько хрупкого, личико ее было скорее бледное, но темные волосы густыми кудрями ниспадали уже по плечам, а большие темно-синие глаза светились ласковым, живым огнем. Ручки и ножки ее были маленькие, тоненькие и женственно прекрасные, а движения грациозны, гибки и живы. Нежная душа ее была полна любви ко всему живущему, сама она росла всеми любима, даже птицы и животные, которых она кормила, видели в ней друга, сами цветы как-то особенно преуспевали под ее уходом и улыбались ей.
Но все это не совсем нравилось Нехуште, которая неодобрительно относилась к столь усидчивым и регулярным занятиям девочки. Долгое время она молчала, наконец, высказалась на одном из собраний, как всегда несколько резко и с упреком:
– Что, вы хотите сделать из этой девочки прежде времени старуху? На что ей все эти познания? В эти годы другие девочки еще беззаботны, как мотыльки, и думают только об играх и забавах, свойственных их возрасту, она же не знает других товарищей, кроме седобородых старцев, которые пичкают ее юную головку своею старческою премудростью, преждевременно делая чуждой всяких молодых радостей жизни! Ребенку нужны такие же товарищи, как он, а она растет, точно одинокий цветок среди угрюмых темных скал, не видя ни солнца, ни зеленого луга!
По обсуждении этого вопроса, решено было позаботиться о том, чтобы дать девочке в товарищи кого-нибудь из сверстников. Но – увы! У ессеев не было выбора: девочек не оказалось в целом селении ни одной, а из принимаемых и призреваемых общиной мальчиков, из которых ессеи готовили будущих последователей своего учения, всего только один оказался равным Мириам по рождению. Несмотря на то, что среди ессеев не существовало никаких кастовых предрассудков и вопрос происхождения не имел для них никакого значения, им казалось, что для Мириам, которая со временем должна была покинуть их тихое убежище и вступить в жизнь, общение с детьми низшего происхождения могло быть нежелательным. Этот единственный мальчик, ровесник Мириам, круглый сирота, призреваемый ессеями, был сыном очень родовитого и богатого еврея, по имени Гиллиэль, мальчик родился в тот год, когда, со смертью царя Агриппы, Куспий Фаб (Cuspius Fabus) стал правителем Иудеи. Отец его, несмотря на то, что нередко становился на сторону Римской партии, был убит римлянами или погиб в числе 20 000 затоптанных насмерть и смятых лошадьми в день праздника Пасхи в Иерусалиме, когда прокуратор Куман приказал своим солдатам атаковать народ.
Зилот Тирсон, считавший Гиллиэля предателем, сумел присвоить себе все его имущество, так что Халев, матери которого тогда уже не было в живых, остался бездомным сиротою и был привезен одной доброй женщиной в окрестности Иерихона и передан на попечение ессеям.
Халев был красивый, черноволосый мальчик, с темными пытливыми глазами, умный и отважный, но при этом горячий и мстительный. Кроме того, если он чего-нибудь хотел, то всегда старался добиться во что бы то ни стало; как в любви, так и в ненависти своей он был тверд и непоколебим. Одним из ненавистных ему существ была Нехушта. Эта женщина, со свойственной ей проницательностью, сразу разгадала характер мальчика и открыто высказалась о нем, что он может стать во главе любого дела, если только не изменит ему, и что, когда Бог мешал его кровь из всего лучшего, чтобы сам цезарь мог найти в нем себе соперника, Он забыл примешать в нее соль честности и долил чашу вином страстей и злобы.
Когда эти слова были пересказаны ему Мириам, думавшей подразнить своего нового товарища игр, тот не пришел в бешенство, как она того ожидала, а только сощурил глаза, как он это иногда делал, и стал мрачен, как туча над горой Нево.
– Скажи ты, госпожа Мириам, той старой темнокожей женщине, что я стану во главе не одного дела, так как намерен быть первым везде, и чего бы Бог ни забыл примешать к моей крови, только, во всяком случае, Он примешал к ней хорошую долю памятливости!
Нехушта, услыхав это возражение, рассмеялась и сказала, что все это очень может быть и правда, но только не мешало бы ему знать, что кто разом взбирается на несколько лестниц, обыкновенно падает на землю, и что когда голова распростилась со своими плечами, то наилучшая память теряет свое значение!
Халев нравился Мириам но она никогда не научилась любить его так, как любила своих старых дядей ессеев, или Нехушту, которая для нее была всего дороже в жизни. Между тем, по отношению к Мириам, мальчик никогда не проявлял своего гнева, а всегда старался не только угодить и услужить ей во всем, но даже предугадать ее желания и порадовать ее чем только можно. Впрочем, это объяснялось тем, что он положительно обожал ее. Хотя в характере его было много лжи и фальши, но это чувство его к ней было искренне и непритворно. Сначала он любил ее, как ребенок любит ребенка, а затем, как юноша любит девушку, но Мириам никогда не любила, – и в этом заключалось все несчастье. Будь это не так, вся жизнь обоих сложилась бы иначе!