Некоторое время осел привольно пасся на нивах и в садах, пока не отъелся и не окреп. Сторожа садов и полей принимали его за льва и, завидев, взбирались на деревья или прятались в пещерах. Так он блаженствовал на тучных нивах и в садах в благоденствии и покое, раздобрел и разжирел. Однажды ночью этот осел пасся в саду, пощипывая траву, и вдруг поблизости услышал рев себе подобного, глас другого осла. И он заревел во всю ослиную глотку, оправдывая выражение: «Воистину, самый мерзкий голос у ревущего осла».[323] Хотя хозяин строго наказывал ослу ни в коем случае не подавать голоса, однако его гордость и мужское достоинство не позволяли ему уступить ревом другим ослам. Он издал зов пронзительный и душераздирающий и долго не мог угомониться.
Осел все еще продолжал реветь, когда к нему сбежались со всех сторон сторожа, отлупили и отколотили его как следует. Они сорвали с него, словно кожу с вора, львиную шкуру, привязали к дереву и стали колотить, словно били в литавры падишахов или барабаны газиев. Они хотели рассчитаться с ним за пережитый страх и не переставали учить его уму-разуму до самого утра. Наконец цветы планет и огни звезд исчезли с лужайки неба и нивы небосвода, а петух старушки, словно соловей в саду, затянул свою мелодию. Купец пришел к тому дереву, попросил прощения у садовников, отвязал полуживого осла и стал наставлять на путь истины. Но уже было поздно, ведь великие мужи сказали: «Какой смысл подвешивать жемчужины назидания к ушам осла? Какая польза надевать собаке золотой ошейник?»
Когда бывалый шакал кончил свой рассказ, синий не проронил ни слова. Подавленный и огорченный, он повесил голову.
– А теперь узнай, о Мах-Шакар, – сказал попугай, – смысл этой притчи в том, что, как бы человек низкого происхождения и низменных наклонностей ни пытался скрыть свою природу и род, его поступки и повадки, его слог и слова будут свидетельствовать о том, кто он на самом деле, и произойдет это очень скоро.
Когда Мах-Шакар постигла сокровенный смысл этой притчи, она подумала, что ночь уже кончилась и скоро настанет утро, что уже нет времени на то, чтобы узнать характер любимого и понять, что он собой представляет, что лучше вернуться к себе в покои и почивать на ложе неги. Она размышляла так, когда просторы мира озарились утренними лучами солнца, как ее лицо, а лик неба очистился от блесток звезд.
ПОВЕСТЬ о Хуршид, жене купца Сайда, чрезмерная красота которой стала причиной ее несчастья
На тридцать первую ночь, когда златоликая госпожа солнца из-под семицветного покрывала неба ушла за завесу запада, когда солнцеликий тюрок луны перешел с востока на свод небес, Мах-Шакар, от смущения перед лицом которой блистательное солнце прикрывает свой лик завесой из туч, а луна, столь лучезарная и светлая, от страсти сгибается, словно чоуган, пришла к попугаю, приготовившись к свиданию с любимым. Как и прошлой ночью и другими ночами, она завела с ним разговор, стала вновь рассказывать о своем безумии, любовном недуге, страсти.
Попугай сначала выказывал подобающие почести, показал искренность своих помыслов, а потом сказал:
– На этот раз госпожа пусть идет в здравии и счастье, спокойно и благополучно, да побыстрей возвращается. Но прежде прошу смиловаться и ответить мне на один вопрос. А потом уж торопись.
– Что это за вопрос? – спросила Мах-Шакар. – Говори. Какова твоя цель? Быть может, я смогу помочь тебе.
– Знаешь ли ты, – спросил попугай, – откуда берутся у влюбленных тяготы и трудности, переживания и страдания? Из-за чего у влюбленных горести и скорби, томление и грусть?
Мах-Шакар, хотя все это ей было хорошо известно, и она могла дать ответ на его вопрос, тем не менее, притворилась, что не знает и ведать не ведает, и молвила так:
– Это мне совсем неизвестно. Но если ты знаешь что-нибудь об этом, то скажи мне.
– Да будет тебе ведомо, – сказал попугай, – что все беды, которым подвергаются влюбленные, все несчастья, которые обрушиваются на тех, кто страстно любит, происходят из-за красоты и прелести возлюбленной, из-за совершенства и изящества красавиц. Ведь говорят: