Хотя падишах не слишком заботился о деньгах и золоте, и все сокровища мира значили для него не больше пылинки, но расточительство казны он считал брешью в стене религии и благочестия и проявлял в этом осторожность и бдительность. И он решил:
– Считаю целесообразным этому воину платить столько, сколько он получал в Худжанде. Надо поручить ему дело, которое окажется ему не под силу. Если он не справится, надо сохранить установленное жалованье без прибавки.
Везир по высочайшему указанию выдал грамоту на жалованье в двадцать тысяч динаров, велел воину облачиться в доспехи и стать в караул у шахского дворца, не отлучаясь ни на миг, ожидая приказаний, чтобы тотчас исполнить любое.
Четыре года воин Джанбаз с мечом и щитом, с луком и стрелами в колчане по этому приказу стоял на страже у дворца, лишив себя сна и пищи, постоянно наблюдал за дворцом и твердил стихи:
Воистину: «Человека постигает то, чего он боится».[88] И вот однажды ночью, когда клинок солнца покоился в ножнах запада, а на небе показался щит луны, падишах увидел обнадеживающий сон. В его сердце взыграли радость и веселье, он вышел пройтись по крыше и стал взирать на планеты и звезды, укрепляя свой дух лицезрением того, что создал творец. Потом он кинул с крыши дворца взгляд вниз, ему попался на глаза воин, и он убедился в том, что тот стойко несет службу. Падишах окликнул его, и тот ответил:
– Я – раб трона государя. Вот уже четыре года я стою в карауле, не отлучаясь ни на миг, надеясь на вознаграждение.
Я весь – глаза, чтобы увидеть тебя, когда покажешься. Я весь – уши, чтобы услышать твое повеление.
Падишаху стало жаль его, он начал расспросы и взамен допущенного пренебрежения посулил ему царские милости и монаршьи обещания. И вот, когда падишах вел доброжелательные речи, откуда-то издали послышался приятный и нежный голос:
– Я ухожу. Найдется ли человек, который догнал бы меня?
Слова эти повторялись несколько раз, пока падишах не сказал:
– Эй, Джанбаз! Ты слышишь этот голос? Мочи нет терпеть долее!
Джанбаз склонил в знак покорности голову и ответил:
– Если государь позволит, я разузнаю, в чем дело.
И он тотчас зашагал в направлении голоса. Падишах, потрясенный и взволнованный тем голосом, тоже двинулся вслед за Джанбазом, тайком стал красться за ним. И тут он увидел пленительный лик прекрасной женщины, полной совершенств и прелестей. Она была украшена знаками красоты и изящества: с головы до пят была такой, какой подобает. Казалось, что кто-то сотворил ее по своему желанию.
Джанбаз спросил:
– О, красавица! Кто ты и откуда столь прекрасная и пленительная? Куда ты спешишь в неурочный час? Из-за чего ты плачешь и стонешь?
– Я олицетворение жизни падишаха Хузистана, – отвечала та. – Срок его жизни истек, его время кончилось. И вот я иду, что бы постучаться в другие двери и вручить черед жизни другому.
Джанбаз, как только услышал такие мучительно-жгучие речи, опаляющие сердце, эти отчаянные стоны, выронил из рук меч сознания, чело его омрачилось, и он остановился огорченный и пораженный. Родники очей стали извергать фонтаны слез, и он проговорил, рыдая и стеная:
– Есть ли на свете хитрость или средство, благодаря которым ты вернулась бы к себе и в то же время охраняла бы падишаха, как вещая птица Хумай?
– Это возможно при условии, что ты заколешь, как Исмаила,[89] кого-нибудь из родных: или сына, или жену, или дочь, на челе которых начертаны приметы счастья, и принесешь в жертву за жизнь падишаха, – ответила женщина. – И тогда падишах проживет еще столько, сколько осталось жить принесенному в жертву.
Получив такой ответ, Джанбаз тотчас вернулся к себе и рассказал родным о том, что случилось, и тем самым подал им весть, что цветок жизни падишаха расцветет вновь, что бутон его счастья распустится снова. А падишах видел все это собственными глазами. Они, взволнованные и полные рвения, выступили вперед, в каждом из них проступала радость и гордость, и каждый говорил:
– Я принесу себя в жертву за шаха! Погибну! Нечего тут страшиться! Пусть сто наших жизней будут жертвой за один волосок падишаха! Какое счастье может сравниться с этим, какой удел равен тому, чтобы ушедшая жизнь властелина возвратилась назад и продлилась благодаря нашим жизням? Этот подвиг восхвалят потомки, наш род будет гордиться этим и прославится верностью и благодарностью благодетелю. Мы же обретем сан мучеников. Ведь человек в конечном итоге смертен, основа его – лишь вода и прах.[90] И всем придется когда-нибудь испить чашу небытия. В конечном итоге чаша ведь переполнится.
И так каждый из них рвался принести себя в жертву, стараясь превзойти другого и продлить жизнь повелителя. И, наконец, все вчетвером выступили вперед со словами:
– Это пустяк – отдать жизнь в жертву за падишаха!
Сначала сын Джанбаза как бы пожертвовал головой и сказал:
– Вот моя голова и меч. Делай все, что пожелаешь.
Затем дочь согласилась расстаться с жизнью, а затем и жена присоединилась к ним. Джанбаз, видя такую самоотверженность жены и детей, приставил к шее меч, подобный молнии, чтобы лишить себя жизни, как вдруг из степи раздался голос:
– О преданный муж! Не спеши, не пускай меча в ход, не окропляй своей пречистой кровью безжалостный кинжал, ибо твоя жертва принята. Во имя преданности и самопожертвования, которые ты явил, не пожалев ради своего благодетеля жены, сына и дочери, к сроку жизни падишаха прибавлено еще много лет. Пусть твои родные вновь облачатся в одеяния бытия и пусть жизнь их продлится.
После этого голос умолк, а семья Джанбаза осталась в целости и сохранности. А олицетворение жизни падишаха, подобного которому еще никто не видел, исчезло и скрылось, словно дух. Джанбаз же тотчас вернулся на свое место.
А падишах меж тем тоже воротился и стоял в своем величественном дворце, дожидаясь появления Джанбаза. И вот падишах вопросил его:
– Ну, Джанбаз! Что ты видел? Что за песни слыхал?
– Да продлится жизнь падишаха, – отвечал Джанбаз, – это была добрая весть. Я увидел красивую и пленительную женщину, которая разгневалась на мужа и ушла прочь. Я, твой нижайший раб, примирил их, и она вернулась в свой дом. Более ничего примечательного не было. Падишаху не о чем тужить, нет нужды задумываться о тех песнях. Ему подобает счастливо восседать на троне желаний и престоле благоденствия.
На другой день, когда властелин звезд взошел на изумрудный престол на востоке, словно светоч жизни падишаха Хузистана, звезда пребывания его в этом мире, повелитель устроил прием на ковре владычества в тронном зале счастья. Он удостоил везиров, избранных надимов, мудрецов и философов державы чести облобызать прах у своих ног, а потом рассказал о верности и преданности своего слуги, в которых убедился воочию. Он назначил его своим ближайшим помощником, осчастливил, возведя из положения слуги в наивысший сан, отдав ему предпочтение перед всеми вельможами и великими мужами державы, от души и сердца одобрив его преданность и верность.
Все это было наградой за то, что Джанбаз и душу и сердце – властелинов в царстве тела, главных в державе плоти – не пожалел принести в жертву, за то, что готов был пожертвовать женой и детьми, самыми любимыми и дорогими существами, ради своего господина. И поскольку у него были добрые помыслы, и он справился со своими обязанностями благодаря добронравию, то, конечно, всевышний не дал погибнуть его жене и детям в вознаграждение за его добродетели. Бог прибавил жизни его повелителю, оставил в живых членов его семьи, и он обрел долю в обоих мирах и был вознагражден. А после того он ласкал локоны красавиц и вкушал сполна наслаждение из рубиновых уст прекрасных дев, и к нему полностью применим аят:[91] «Никогда не обретете вы благочестия, пока не станете расходовать из того, что вы любите»,[92] и он всегда помнил эти стихи:
89
Исмаил – сын Ибрахима. В коранической традиции считается одним из предшествовавших Муххамаду пророков. По преданию, он прибыл вместе с отцом из Палестины в Аравию, распространил веру ханифи и построил Мекканский храм.
91
Аят – стих или строка главы (суры) Корана, изложенного ритмизованной прозой. Первоначально само это слово обозначало «доказательство веры», а также «чудо». В начале деятельности Мухаммада, когда его противники в Мекке требовали от «пророка» совершения чудес, которые подтвердили бы его миссию, он отвечал им речами, образовавшими впоследствии Коран, которые выдавал за откровения, ниспосылаемые свыше, т. е. чудеса. Это и были аяты.