— Вот мы и дома! — сказала Мария и ударила молотком. Траутхен открыла дверь, и еще на пороге Варвара спросила у нее:
— Дома господин?
Как она и ожидала, ответ был отрицательный. Адриан передал поклоны отца, Траутхен принесла ужин, но разговор не клеился и не переходил за пределы «да» и «нет».
Быстро проговорив про себя молитву, Мария поднялась и сказала, обращаясь к Варваре:
— У меня болит голова. Мне хотелось бы лечь в постель.
— Иди с Богом! — ответила вдова. — Я лягу в соседней комнате и оставлю дверь открытой. В темноте да тишине приходят черные мысли!
Мария горячо поцеловала свою золовку и легла спать, однако заснуть не могла и беспокойно переворачивалась с боку на бок до самой полуночи.
Услышав в соседней комнате покашливание Варвары, она приподнялась и спросила:
— Сестрица, ты спишь?
— Нет, дитя. Что, тебе нездоровится?
— Нет; но мне так страшно, меня мучают тяжелые мысли.
Варвара сейчас же зажгла ночник, внесла его в спальню и присела на край постели.
Сердце ее сжалось болью, когда она взглянула на юное, прелестное существо, одиноко и печально лежавшее на широкой постели и мучившееся горькой тоской, которая не давала ей заснуть.
Никогда еще она не видела Марию такой дивнопрекрасной. Как ангел печали лежала она в своей белой ночной одежде на белых подушках.
Варвара не могла удержаться, чтобы не отстранить рукой волосы с ее лба и не поцеловать ее слегка зарумянившиеся щеки.
Мария с благодарностью взглянула в ее маленькие светлоголубые глаза и сказала умоляющим голосом:
— Я бы хотела тебя спросить.
— Ну?
— Но ты должна сказать мне честно всю правду.
— Много требуешь!
— Я знаю, что ты справедлива, но все-таки есть…
— Ладно, давай без предисловий!
— Был ли Питер счастлив со своей первой женой?
— Да, дитя, он был счастлив.
— И ты знаешь это не только от него, но тебе говорила это и покойная Ева?
— Да, да, сестрица.
— А ты наверное не ошибаешься?
— Нет, в этом случае, конечно, нет! Но откуда у тебя такие мысли? «Предоставь умершим погребать своих мертвецов!» — говорится в Писании. Ну, повернись же и постарайся заснуть!
Варвара вернулась к себе в комнату, но прошло много часов, прежде чем Мария забылась желанным сном.
V
На следующее утро двое всадников в опрятных ливреях остановились перед большим домом на Дворянской улице, недалеко от рынка. Третий водил за поводья двух статных пегих коней. Конюх держал под уздцы длинногривого клеппера[17] в пестром уборе. На нем должен был ехать молодой негр, который стоял в дверях и удерживал на почтительном расстоянии уличных мальчишек, которые отваживались приблизиться к нему; для этого он страшно вращал глазами и скалил белые зубы.
— Куда они девались? — сказал один из всадников. — Дождь не заставит себя нынче долго ждать.
— Конечно, нет! — ответил другой. — Небо сегодня серо, как мой старый войлок. И только мы въедем в лес, дождь непременно начнется.
— И так уж моросит.
— Больше всего я не люблю такой сырой и холодной погоды.
— Застегни покрепче пистолетные кобуры. Чемодан за седлом у молодого господина лежит не совсем прямо. Так. Наполнила ли кухарка твою фляжку?
— Темным испанским. Я ее спрятал здесь.
— Ну, тогда можно отправляться. Если у человека мокро внутри, то ему и внешняя влага нипочем.
— Подведи коней к дверям. Я слышу шаги господина.
Всадник не ошибался. Раньше, чем его приятелям удалось заставить стоять на месте того жеребца, который был повыше, внизу послышались голоса его хозяина, господина Матенессе ван Вибисма, и его сына Николая.
Они дружески простились с молодой девушкой, у которой был более низкий голос, чем у мальчика подростка.
Когда старший ван Вибисма ухватился уже за гриву коня и занес ногу, чтобы перекинуть ее через луку, к нему подошла девушка, стоявшая до тех пор в прихожей. Она положила свою руку на руку Вибисмы и сказала:
— Еще слово, дядя, но только тебе одному.
Не выпуская из своей руки гривы коня, барон произнес с любезной улыбкой:
— Если только это не будет слишком тяжело для коня: тайна из прелестных уст имеет большой вес!
С этими словами он нагнул ухо к племяннице. Но та, казалось, вовсе не имела намерения говорить шепотом. Она не подошла к нему ближе и сказала, только слегка понизив голос, по-итальянски:
— Объяви, пожалуйста, отцу, что я здесь не останусь.
— Но, Хенрика…
— Скажи ему, что я не сделаю этого ни в коем случае.
— Кузина тебя не отпустит.
— Коротко и решительно: я здесь не останусь!
— Я исполню твое желание, если тебе угодно, но только в несколько смягченной форме.
— Как хочешь. Итак, скажи, что я поручила тебе просить его взять меня отсюда. Если он сам не может являться в это еретическое гнездо, за что я вовсе не хочу осуждать его, то он должен по крайней мере прислать мне лошадей или карету.
— А твои основания?
— Они так вески, что я не хочу еще более отягчать твой багаж. Отправляйтесь, иначе седло станет мокрое, прежде чем вы отъедете.
— Итак, я могу обещать Гогстратену?
— Нет, таких вещей нельзя писать, да и не нужно. Скажи отцу, что я не останусь у тети и хочу домой. Прощай, Ника! Высокие сапоги и зеленая суконная куртка идут тебе гораздо больше, чем шелковые тряпки.
Хенрика послала воздушный поцелуй юноше, который уже вскочил в седло, и поспешила в дом.
Ее дядя пожал плечами, вскочил на жеребца, завернулся плотнее в темный плащ, сделал знак Николаю подъехать к нему и поехал с ним вперед, в сопровождении слуг.
Пока дорога шла городом, они не обменялись ни одним словом; но перед воротами Вибисма сказал:
— Хенрике скучно в Лейдене, ей хотелось бы назад к отцу.
— Да, нелегко, должно быть, ужиться с тетей, — ответил юноша.
— Она стара и больна, и ее жизнь прошла невесело.
— Но ведь она была когда-то красива? От прежней красоты теперь немного осталось, но глаза ее до сих пор такие же, как на портрете, и притом она так богата!
— Богатство не делает счастливым.
— Почему же она все-таки осталась старой девой? Барон пожал плечами и ответил:
— Разумеется, здесь дело не в женихах, которыми она мало интересовалась.
— Почему же она тогда не пошла в монастырь?
— Кто знает! Понять женское сердце еще труднее, чем твои греческие книги. Ты позже и сам в этом убедишься. О чем ты разговаривал с кузиной, когда я вошел?
— Видишь ли, — ответил мальчик и, взяв в рот уздечку, снял с левой руки перчатку. — Она надела мне на палец это кольцо!
— Благородный изумруд! Вообще она неохотно расстается с подобными вещами.
— Сначала она мне предложила другое кольцо и сказала, что она дарит его мне, чтобы загладить удар, который я получил вчера, как верный приверженец короля. Не смешно ли?
— Я думаю, больше чем смешно!
— И не в моем характере принимать подарки за синяки, поэтому я быстро отдернул руку и сказал, что ученики унесли домой и от меня кое-что на память и что в награду за это я мог бы, пожалуй, взять простое кольцо.
— Правильно, Ника, правильно!
— И она так сказала; спрятала маленькое колечко снова в ящик, отыскала это, и вот оно у меня на руке.