— Доброе утро, дорогая, — тетушка Маргарет посмотрела на меня с осуждением. — Вы выглядите ужасно. Бессонница?
— Да, — пробормотала я, садясь за стол. — Что-то не спалось.
Место Агостона пустовало. И меня это тревожило. Но спросить я пока не решалась.
— О, боги, — начала она, поправляя свой вечный черный наряд и зонтик на коленях, — какое ужасное поведение вчера на балу! Я думала — крыша слетит от стыда! Я думала — дом рухнет от позора! Я думала — мы все погибнем от такого неподобающего поведения! И, конечно, всё это — после такой свадьбы!
— Вы слишком строги, тётушка, — заметил он, наливая себе кофе. — Вчерашний вечер был не так уж плох.
— Не так уж плох⁈ — взвизгнула тётушка, поднимая зонтик как знамя. — Она флиртовала с офицером! На глазах всего бала! На глазах своего мужа! Это недопустимо! Вдова не имеет права так себя вести! Я ношу траур уже двадцать пять лет! И я знаю, как нужно вести себя вдове!
— Ах да, — усмехнулся доктор, — ваш муж умер через неделю после свадьбы, и вы с тех пор носите траур. Но, возможно, Элис имеет право жить?
— Жить? — переспросила тётушка, как будто это было самое страшное слово в мире. — Она должна скорбеть! Должна помнить! Должна страдать! Это долг вдовы перед памятью умершего!
Доктор Меривезер посмотрел на меня, и его взгляд был таким же проницательным, как тогда, когда он говорил Агостону:
«Душа болит у неё. Физически она здорова, но душевные дела — всё хуже и хуже. Её подтачивает боль. Каждый день — как удар. Каждая мысль — как нож».
— Мадам, — тихо, но уверенно произнёс он, — вы не видите, что происходит с Элис. Это не флирт. Это не позор. Это — пробуждение. После двух месяцев мёртвой тишины, после того, как она перестала есть, перестала спать, перестала жить… Вчера она впервые за долгое время почувствовала, что она — живая.
— Чушь! — воскликнула тётушка. — Она оскорбляет память своего мужа! Как можно танцевать с другим мужчиной, когда твой супруг лежит в могиле⁈
— Ее нынешний супруг жив. Не надо хоронить его раньше времени! — усмехнулся доктор, глядя прямо на меня. — Если танец с офицером вернул её к жизни, то, возможно, это как раз то, что ей нужно.
Я подняла глаза, чувствуя, как сердце колотится. А где он? Где Агостон.
— Но так нельзя! — настаивала тётушка. — Она должна скорбеть! Должна помнить! Должна страдать!
— Страдание не делает человека лучше, — возразил доктор. — Оно только убивает. И если Элис хочет жить, то кто мы такие, чтобы её останавливать?
— Я её тётушка! — возмущённо заявила женщина. — Я должна следить за её репутацией!
— А я её доктор, — парировал доктор. — И я должен следить за её здоровьем. И поверьте, здоровье важнее репутации.
Тётушка побагровела, но не нашла, что ответить. Она повернулась ко мне, ожидая поддержки, но я молчала. Впервые за всё это время я чувствовала, что кто-то действительно понимает меня.
— Но как можно забыть своего мужа? — прошептала тётушка. Я видела, как она превратилась в сплошную нервную клетку.
— Не забыть, — ответил доктор. — Вспомнить, что жизнь продолжается. Даже после его смерти. Знаете, мы с вами очень разные. Вам нравится смерть, вы романтизируете ее! А я вот люблю жизнь. Я борюсь за чужие жизни каждый день… И смерть для меня — враг, которого я должен отбросить подальше.
— Вы не знаете, где Агостон? — спросила я, наконец-то набравшись храбрости.
— К сожалению, нет, — ответил доктор. — Он должен был зайти ко мне с утра, но так и не зашел.
— И ты еще удивляешься? — произнесла тётушка. — После того, что ты вчера натворила, я бы на месте твоего нынешнего супруга перестала бы с тобой разговаривать! Я уверена, не спустившись на завтрак, он выказывает тебе свое презрение!
— А ко мне он тоже выказывает презрение, раз он ко мне не зашел? — спросил доктор. — Знаете, мадам. Я был хорошим доктором. И не танцевал на балу с офицерами!
Глава 59
Сердце было не на месте. Я понимала, что предчувствие меня не обмануло. Что-то случилось! Теперь я не могла усидеть на месте, поглядывая в сторону двери.
Только я решила встать и направиться на поиски Агостона, как дверь открылась, и я увидела его на пороге.
Внезапно дверь открылась.
И он вошел.
Агостон.
Но не тот Агостон, которого я знала.
Он был бледным.
Его шаги были медленными, словно каждый шаг давался с трудом.
Но больше всего меня поразила его правая рука. Она была перемотана бинтом от запястья до локтя, и сквозь ткань проступали тёмные пятна, напоминающие следы крови.