Я не могла дышать.
Не могла думать.
Не могла стоять на месте.
Я не могла дышать, не могла думать, не могла стоять на месте. Всё, что я могла делать, это кричать.
— Харгривз! — мой голос сорвался на крик, когда я бросилась к двери. — Карету! Срочно! Готовьте карету!
Я бежала по коридорам, не обращая внимания на слуг, которые с удивлением смотрели мне вслед. В голове была только одна мысль: я должна успеть. Должна спасти его. Должна сделать хоть что-то, чтобы остановить этот ужас.
Мир вокруг размылся,
оставив только одну мысль:
Он умрет.
Я не успею.
Я потеряю его.
Когда я выбежала во двор, моя грудь тяжело вздымалась, а в глазах читался страх. Карета уже стояла, ожидая меня. Кучер, седой мужчина с глубокими морщинами на лице, выглядел обеспокоенным. Он поправлял упряжь, его движения были точными, но в них чувствовалась тревога.
— Мисс, что случилось? — спросил он тихо, но настойчиво.
Я не могла ответить. Слова застряли в горле, а сердце билось так сильно, что, казалось, готово выпрыгнуть из груди. Я лишь схватилась за край кареты, пытаясь удержаться на ногах, и, задыхаясь, прошептала:
— Вперёд! Мы должны успеть!
Кучер нахмурился, его взгляд стал более тревожным. Он явно не понимал, что происходит, но не стал спорить.
— Мадам, прошу вас, успокойтесь, — сказал Харгривз, подбегая ко мне. Его лицо было бледным, а руки дрожали. — Дайте время подготовить карету как следует.
Я посмотрела на него с яростью, не веря своим ушам.
— Нет времени! — крикнула я ему в лицо. — К старому поместью! Немедленно!
Кучер и Харгривз обменялись взглядами, но никто не посмел ослушаться. Кучер хлестнул лошадей, и карета тронулась с места, набирая скорость.
Внутри кареты было душно, но я не замечала этого. Моё сердце билось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвётся. Каждая секунда тянулась, как вечность, каждая миля казалась бесконечной. Я знала, что если не успею, если Агостон умрёт, я не смогу жить дальше.
Не после того, как я наконец-то обрела его. Не после того, как он поцеловал меня, словно прощаясь. Не после того, как я поняла, что он. И только он. Может, это еще не та любовь, о которой говорят. Но я знала одно. Сейчас он для меня все! И я не позволю ему провести этот ритуал!
Если успею.
Я закрыла глаза, пытаясь успокоиться, но слёзы всё равно текли по моим щекам. Я знала, что время уходит, и что каждая минута может стать последней. Но я не могла позволить себе сдаться. Я должна была успеть.
Карета мчалась сквозь ночь, как пуля, разрезая тишину и оставляя за собой лишь эхо собственных колес.
Каждый поворот заносил нас, словно к краю пропасти, и я чувствовала, как мое сердце замирает в груди. Страх, который раньше сковывал меня, теперь уступил место панике. Я не могла дышать, не могла думать. Все, что я ощущала, — это боль, разрывающую мою грудь, как будто кто-то сжимал мое сердце стальной рукой.
Я сложила руки на коленях, закрыла глаза и начала молиться. Не громко, не отчаянно. Тихо, словно боялась, что боги не услышат. Или, что еще хуже, услышат и не ответят.
— Пожалуйста, — шептала я, чувствуя, как слезы катятся по моим щекам. — Пусть я успею. Пусть я успею. Только не это. Только не его смерть. Я не переживу этого. Не после того, как потеряла Анталя. Не после того, как думала, что потеряла его. Не после того, как он стал для меня всем.
Если бы я только знала раньше. Если бы я только сказала ему раньше. Если бы я только поцеловала его первой. Если бы я только обняла его, как тогда, у рояля. Если бы я только дала ему понять, что он нужен. Может, он передумал бы. Может, он остался бы. Может, все было бы иначе.
Эти бесконечные «если» крутились в голове, рисуя картину будущего, которого не будет.
И теперь, мчась сквозь ночь, я поняла: его смерть будет для меня хуже, чем смерть Анталя.
С Анталем было больно.
С Анталем было горько.
Но с Агостоном…
С Агостоном было как дома.
Как впервые за долгое время.
Как будто я наконец-то нашла то, что искала.
И теперь я могла потерять это.
Сейчас.
Сразу после того, как обрела.
Карета ворвалась во двор старого поместья, разбрасывая пыль и листья. Я выскочила из неё прежде, чем экипаж остановился, и бросилась к массивной двери. Сердце колотилось в груди, как птица в клетке, а дыхание сбивалось от волнения и тревоги.
Дверь была заперта.
Конечно, она была заперта!
Я не должна была надеяться на чудо, но почему-то всё же позволила себе верить, что всё будет иначе. Что этот старинный дом, окружённый вековыми деревьями и густым туманом, откроет мне свои тайны и позволит войти.
— Откройте! — закричала я, колотя в тяжёлую дубовую дверь кулаками. — Откройте немедленно!
Глава 77
Звук моего голоса эхом разнесся по пустому двору, словно жалобный стон, потерявшийся в гуле ветра.
Но ответа не последовало, лишь тишина давила на уши, как тяжелый груз.
Ветер завывал, словно предупреждая меня о тщетности всех моих усилий, о неизбежности того, что должно было случиться.
Я стояла, прижавшись спиной к двери, и чувствовала, как отчаяние медленно, но верно заполняет меня, вытесняя хрупкую надежду, которая еще теплилась в сердце.
Внезапно я услышала торопливые шаги. Кучер спрыгнул с козел и подбежал ко мне, его лицо было напряжено, а дыхание сбивчиво.
— Мадам! В сторону! — хрипло крикнул он.
Я отпрянула, и его плечо ударилось о дверь, но та не поддалась, словно была заколдована.
— Еще раз! — крикнула я, чувствуя, как сердце разрывается на части. — Еще!
Кучер выдохнул и снова ударил, с такой силой, что дверь затрещала. Но она оставалась неподвижной.
Я в панике посмотрела на окна, намереваясь залезть внутрь, но мысль, что я могла ошибиться, что это не то поместье, заставила меня похолодеть.
Что, если меня нарочно ввели в заблуждение, чтобы я не помешала?
Что, если я уже опоздала?
Кучер ударил снова.
И снова.
С каждым ударом я чувствовала, как время ускользает сквозь пальцы, как песок в песочных часах. С каждым ударом передо мной вставал образ Агостона, лежащего на полу, его жизнь, вытекающая вместе с последним вздохом.
Его глаза, полные боли и отчаяния, его губы, шепчущие мое имя.
— Еще! — закричала я, уже не своим голосом, а каким-то хриплым, надломленным. — Еще!
Наконец дверь треснула и с оглушительным грохотом вылетела из петель.
Я бросилась внутрь, спотыкаясь о разбитые доски и хрустя осколками стекла. Воздух был холодным и затхлым, как в склепе.
Поместье казалось мертвым.
Темным, разрушенным, словно оно было свидетелем бесконечных трагедий.
Тишина давила на меня, как невидимая рука, и я бежала по коридору, выкрикивая имя Агостона, но ответа не было.
Только эхо моих шагов, как призраки прошлого, сопровождало меня, напоминая о том, что здесь происходило.
В конце коридора я увидела свет — слабый, мерцающий, как огонек надежды в бездне отчаяния. Это была свеча или факел, и я знала, что он там.
Что он умирает.
Я бросилась туда, уже зная, что опоздала.
Уже зная, что он мертв.
Уже зная, что я потеряла его.
Навсегда.
Я ворвалась в дверь, едва не споткнувшись о груду разбитых досок.
Они громко хрустнули под моими ногами, как сухие кости.
В воздухе висел запах сырости и пыли, а в ушах стоял оглушительный шум моего бешено колотящегося сердца.
Оно билось так сильно, что казалось, вот-вот разорвет мою грудь, как тонкая бумага.
Легкие горели огнем, но я заставила себя двигаться вперед, не обращая внимания на боль и страх.
И тогда я увидела.
В центре помещения, освещенный мерцающим тусклым светом свечей, был начертан огромный ритуальный круг.
Он выглядел как зловещий символ, вырезанный в самом сердце тьмы.