Он почувствовал, как во рту пересохло и одеревенел язык. Основать род — это… Нет, он не мог. Бароны рождаются в лунных колыбелях, их родословные уходят вглубь веков, а он… он всего лишь — бывший человек, с того дня, как Александр спас его, дав выбор: смерть или служба. Евгений медленно, словно сомнамбула подошел к столу, аккуратно положил свиток на дубовую поверхность и рухнул в гостевое кресло. Его руки обессилено повисли плетьми, а сам он растерянно смотрел, не отводя глаз, на Александра, все также стоящего у камина. Флакон духов-сплетников в руках графа тихонько звякнул в хрустальном смехе, но осекся под строгим аристократическим взглядом графа.
— Грамота о возведении в баронское достоинство и о назначении сенешалем подвластных мне территорий, — он наконец улыбнулся по-настоящему, той улыбкой, которую Евгений видел лишь несколько раз за все годы службы, — Евгений, Вы доказали, что достойны. Ваши расчеты спасли Светлану, а значит, спасли и меня.
Будто оглушенный, Евгений снял очки, устало потерев переносицу, почувствовав, как кружится голова.
— Князь Темницкий согласен, — продолжил граф, будто не заметив его замешательства. — С завтрашнего рассвета Вы — барон Смирнов, сенешаль Лунодворских земель.
— Но я… я же… Даже после… — Евгений машинально коснулся шеи — там, под крахмальным воротником, навсегда вмерзли в кожу два следа: шрам от пули, вошедшей под углом, и пара тонких полумесяцев от клыков. Перед глазами всплыли воспоминания: Петербург, 1906 год, «Сибирский торговый банк» на Морской улице, где он тринадцать лет прослужил управляющим. Террористы ворвались в полдень, когда кассиры отсчитывали сотенные для армейских поставок. Кто-то швырнул в решетку операционного зала дымовую шашку — пламя не вспыхнуло, но едкий смог слепил глаза. Как в замедленной съемке Евгений видел, как в него летит пуля, срикошетившая от медной таблички, оставив на шее жгучую борозду. Незнакомец с ярко-зелеными глазами — это был Александр — появился будто из трещины в воздухе — позже Евгений узнал, что он проверял вклады своего рода, спрятанные в сейфах банка. Его пальцы сдавили рану, останавливая кровь: «Выбирайте: умереть через пару минут или служить мне», — сказал он, и в его взгляде мелькнуло что-то древнее, нечеловеческое. Евгений не раздумывая согласился служить. Не из страха — из упрямства: в кармане лежал отчет о вкладах вдов и сирот — выжить хотя бы ради этого. Александр дал ему свою кровь и заживил раны, и Евгений стал принадлежать обоим мирам. Его коллеги исчезли в водовороте революций, а он… научился вести учет не только рублей, но и вампирских счетов. «Ни разу не пожалел?», — спросила как-то Елена, касаясь шрама. «Ни разу», — отвечал он, не упоминая, как однажды деньги Лунодворских спасли от голода деревни под Тверью.
— Именно поэтому, — с совершенно серьезным лицом Александр кивнул, поставив надоевший флакон на каминную доску, и сел в кресло напротив Евгения, — Мне нужен человек, которому я могу доверить свои земли. Барон вампиров, бывший человек. Сенешаль, чья власть зиждется не на силе, а на уме. Разве не Вы автоматизировали портал Светланы? Разве не Вы заранее собрали образцы ее крови? Разве не Вы заставили магию работать по законам физики? — Его губы дрогнули в подобии улыбки, преобразив его еще больше.
— Вы всерьез…? Доверяете мне управление владениями своего рода? — недоверчиво переспросил Евгений. А ведь раньше он думал: «вот оно, мое место: тихий секретарь, вечный посредник между мирами».
— Я доверял Вам всегда, но то, что Вы спасли мою Пару — дороже земель, — Светлана… — он запнулся, — мы будем жить некоторое время в мире людей, несколько десятилетий, я полагаю.
— Я… не подведу, — прошептал бывший секретарь, поднимая уже осмысленный взгляд, — клянусь.
— Я знаю, Евгений, Вы всегда были надежной опорой, — вновь улыбнулся граф.
— Вы… стали иным, — вырвалось у Евгения прежде, чем он успел прикусить язык.
— Она научила меня терять, — он рассмеялся, и смех звучал непривычно открыто, будто эхо из прошлой жизни, — терять время на глупости. И бороться за свое счастье, бояться за него.
Он говорил о страхе. Вампир, переживший за столько лет немало войн. Евгений сжал пергамент, ощущая, как под пальцами шелестит не пергамент, а собственная судьба. Барон. Собственный род. Теперь он мог…
— Елена, — прошептал Евгений, и имя обожгло губы, как лепесток пламени. Горничная с глазами горчичного цвета, чьи пальцы завязывали ему галстук в те ночи, когда Александр пропадал в человеческом мире. Она поддерживала его, когда ему казалось, что он не справится, и прятала в его карманы леденцы с гранатом — «чтобы мозги не засохли», и ласково называла его «Эжени» — на французский манер.