В это момент сестрица и выставила меня за дверь со словами:
– Добрых тебе снов, моя славная сестренка. Увидимся завтра утром!
Дверь захлопнулась прямо перед моим носом, а я так и осталась стоять в темном, холодном и пустом коридоре.
ГЛАВА 20
Я тихонько плакала, проживая чувства Фионы, которую Эдриан с Агнесс так беззастенчиво выставили за дверь, а сами спокойно продолжили заниматься сексом.
Я чувствовала себя такой одинокой, такой слабой и это было отвратительно.
Мне было мерзко от самой себя – такого я еще не ощущала.
Меня просто выворачивало наизнанку.
В то же время это гадкое светлое пятно доверия к сестре нашептывало, что раз она сказала про древний обычай, значит, все правильно.
Все, как нужно…
Ведь я верю Агнесс, как самой себе...
С огромным трудом, приложив себя по лбу, но мне все-таки удалось завернуть себя и не идти проситься ночевать к служанкам, чтобы испытать еще больший позор.
Прислуга в Руберно и так относится к Фионе хуже некуда – будет только лишний повод для оскорблений.
Однако, сейчас, когда у меня перед глазами не было Эдриана и Агнесс, мне гораздо проще удавалось справиться с чувствами Фионы.
Я все ярче чувствовала свое собственное «я» попаданки, которое осознавало, какой же постыдный ужас я сейчас натворила!
Одновременно навалилась жуткая усталость – хотелось сесть прямо у двери в коридоре, обнять себя руками, забыться сном и проснуться в своем мире.
И чтобы все было хорошо.
Но так нельзя!
Теперь я сама должна сделать себе, чтоб у меня все было хорошо!
Покопавшись в памяти Фионы, я прикинула, где можно тихонько прикорнуть – в малой гостиной на первом этаже стояла небольшая софа. И расположена она, в отличие от большой гостиной, в правом крыле – то есть не на виду.
Есть шанс, что другие обитатели особняка не заметят.
В малой гостиной царил уютный полумрак. Потрескивая, горел камин, богато украшенный мозаикой и лепниной.
Над ним висел огромный портрет статного военного лет сорока пяти в черной форме с красными узорами.
Я сразу поняла, что это отец Эдриана – у мужчины на картине были светлые волосы.
Свернувшись калачиком на софе, я невидящим взглядом уставилась на спинку большого кресла, которое стояло около камина.
Пережитое унижение было настолько сильным и так больно ударило по мне, что я чувствовала себя несчастной и разбитой.
Интересно, каким образом я смогу отнять у Агнесс свою силу, если она имеет надо мной такую сумасшедшую власть?
– Что, уже и из собственных покоев выставили? – послышался вдруг мужской голос.
И я с ужасом поняла, что в кресле у камина кто-то сидел!
Но гадать долго не пришлось – он поднялся и повернулся ко мне. А я вздрогнула и вскочила на своей софе, всем телом ощущая исходящую от него опасность.
Это был младший брат Эдриана, темный генерал Данте Сальваторе.
Эдриану было тридцать четыре, Данте – тридцать два.
Не такая уж и большая разница в возрасте.
Однако Фиона до смерти боялась брата мужа.
И было, почему.
Если Эдриану его магическую силу дали светлые духи, то Данте его сила досталась от темных духов хаоса – а это в Серинити не приветствовалось во все времена.
Его лаконичный черный мундир с медными пуговицами и ремнем набок был и вполовину не таким блестящим и помпезным, как алый мундир Эдриана.
Братья были очень похожи – оба статные красавцы, с благородными чертами лица, с чувственными губами и носом с небольшой горбинкой. Только у Эдриана его платиновые волосы вились, а у Данте были идеально прямыми.
И все-таки спутать братьев было невозможно.
В идеальной внешности Данте был один изъян.
Его левый глаз скрывала овальная черная кожаная повязка на тонком ремне.
Что действительно случилось с левым глазом темного генерала, было неизвестно, но при дворе шептались о страшном проклятии и разрушительной силе.
Данте не особо интересовал высший свет.
Пока Эдриан со своей светлой дружиной патрулировал столицу Серинити и участвовал в парадах, красуясь на белом коне Рассвете, Данте боролся с проклятием марены на востоке на своей черной, как ночь, и яростной, как дьяволице, лошади Погибели.
Лиманское королевство, с которым с восточной стороны граничила Серинити, было сражено чумой. Там не осталось ни одной живой души – лишь только пустоши и сотни тысяч чумных, движимых лишь только одним инстинктом – поиском свежего мяса и стремлением заразить кого-то еще.
Данте с его Дикой Охотой сдерживал полчища чумных, готовых хлынуть на Серинити из Лимана.
Однако Данте, так же как и Эдриан, был племянником императора, а значит, по протоколу просто обязан был бывать при дворе.
Хотя, похоже, этой обязанностью он тяготился.
И он не меньше Эдриана презирал Фиону.
А может быть, даже и больше.
– Впрочем, в этом есть своего рода справедливость, – Данте, не глядя на меня, отпил из золоченого кубка. – Такой, как ты, место в коровнике, а не в покоях дома Руберно. И наложить пожизненный обет молчания, чтобы не смела больше раскрывать рта.
– А такому, как ты, место в желудках у чумных! – огрызнулась я. – Чтобы они тебя разорвали на много частей, и сожрали без остатка!
– Если это произойдет, то чумные прорвут границу и хлынут прямо на столицу. И у них в желудках окажешься уже ты, – со скукой парировал Данте. – А так же добрая половина этого города. Хотя, с кем я вообще разговариваю? Ты же не можешь строить даже простейшие мыслительные конструкции, не говоря уже об элементарной благодарности к тому, кто тебя защищает. Погибель и то была бы более вдумчивым собеседником…
– В настоящем защитнике есть благородство, такой человек не способен на унижение слабого, – выдохнула я.
– Твоя сестрица неплохо тебя натаскала. Звучит даже вдохновенно, – заметил брат мужа. – Порассуждай о моем благородстве еще, приятно слышать это даже от такой, как ты.
В холодном тоне Данте сквозила явная издевка и неприкрытый цинизм.
Я была мелкой мошкой, которая нарушила его одиночество и теперь просто кружила вокруг него.
– И в мыслях такой чуши не было, – сдержанно проговорила. – Ты – такая же конченая сволочь, как и твой брат.
– Да неужели? – Данте впервые посмотрел на меня с интересом. – С каких это пор мой брат, он же твой обожаемый муж, стал для тебя сволочью? Ты же готова сапоги ему целовать, разве не так?