Пастор Эрнст Готлиб Глюк был человеком достойным и мудрым. Он перевел Священное Писание и Лютеранский катехизис на ливонское наречие, составил азбуку для латышских детей. Святой отец знал русский язык и в отличие от многих жителей Мариенбурга не считал московитов дикой ордой, угрожающей древней тевтонской цивилизации. Больше того, сей благочестивый и ученейший муж частенько наведывался в гости в Псково-Печорский монастырь, к тамошней просвещенной братии. Пастор думал перевести лютеранский вариант Библии на русский язык, так как, по его суждению, церковнославянское Священное Писание едва ли было понятно простым людям. Он нижайше просил шведского короля Карла XI открыть при лютеранских приходах школы для латышских и русских детей, но король не прислушивался к мольбам беспокойного пастора. У шведской короны хватало своих забот…
Господин суперинтендант святой лютеранской церкви Ливонии благочинный Глюк жил в Мариенбурге с 1683 года. Позади осталась учеба в Виттенбергском и Лейпцигском университетах, годы скитаний и неустроенности. Теперь у него была своя усадьба, своя церковная кафедра, с которой он уже который год возвещал Слово Божие, были любимые дочери и была милая веселушка и упрямица Марта, которую он любил, как дочь. Смышленая девочка и живая, как огонь. Нрав бурный и непостоянный… Что и говорить — полячка, да еще и солдатская дочь! То плачет, то смеется, и вся так и горит огнем, вот вырастет — сведет с ума немало мужских сердец! Надо бы поскорее выдать ее замуж за какого-нибудь храброго и честного офицера, а то за торговцем-горожанином не усидит, уж больно прыткого нрава!
Каждый вечер многочисленные домочадцы пастора Глюка собирались за чтением Библии. Достойнейший служитель Божий читал им собственный, латышский, перевод Ветхого и Нового Завета. Рукопись этого перевода была такой тяжелой, что Марта с трудом удерживала ее в руках, если нужно было стряхнуть с желтоватых листков пыль. Пастор сидел за длинным деревянным столом — рядом чада и домочадцы, дочери и сын, на краю стола — восемнадцатилетняя Марта. Она сидела тихо и смирно, опустив глаза и сложив руки на коленях, но горячее, безудержное воображение мгновенно рисовало перед ее мысленным взором яркие картины. В этот зимний вечер пастор читал про Эсфирь — бедную девушку, ставшую царицей. В комнате было сумрачно — единственная сальная свеча озаряла своим колеблющимся светом благородное и красивое, еще молодое лицо пастора, его длинные, до плеч, волосы и черный камзол из тонкого английского сукна, но скромного покроя. Эрнст Глюк совсем не походил на дородных, благообразных и благополучных, словно сытые домашние коты, лютеранских священников. Он был худощав и высок, неширок в плечах, но жилист и, наверное, достаточно силен. Его черные глаза, казалось, проникали в самую душу, а еще — Марта знала это наверняка — он умел лечить наложением рук.
Преподобный Глюк все-таки убедил Марту посещать лютеранский храм, но ходила она туда исключительно из-за захватывавших ее юное воображение проповедей пастора. Подобно тому, как сам Эрнст Глюк не видел в «латинской» вере ее покойных родителей препятствия праведности, Марта тоже считала его человеком добросердечным и вдохновленным свыше, хотя и несколько занудным. Однажды в церкви после службы к пастору подвели бесноватого, молодого крестьянского парня, соломенные волосы которого, казалось, стояли дыбом, а лицо корежила страшная нервная судорога. Несчастный извивался всеми своими членами и жутко выл, вырываясь из рук двух старших братьев. Они, здоровенные мужики, едва могли удержать одержимого дьяволом. «Петрас! Петрас! — сказал ему пастор. — Послушай меня! Изгони свой страх, уповай на Христа, и Спаситель поможет тебе…» А потом Марта, сидевшая на скамье, совсем близко от алтаря, вдруг увидела, как пастор ласково, словно ребенка, гладит Петраса по голове, а тот с благодарностью обнимает его колени, и по его осмысленному, доброму лицу обильно текут слезы. «Благодарение Господу!» — усталым голосом произнес пастор, и Марте показалось, что он с удивлением и недоумением смотрит на собственные руки, как будто раньше не подозревал о скрытой в них силе. Один из братьев Петраса сбивчиво забормотал слова благодарности, и все протягивал на мозолистой ладони горсточку истертых серебряных монет, но господин Глюк отказался принимать вознаграждение. «Не меня, а Господа нашего Вседержителя следует вам благодарить», — сурово сказал он, отстраняясь. И скрылся за алтарем, чтобы помолиться в одиночестве.