Мой муж сидел в задумчивости. В этот момент вперед вышел Каиафа и со скрытой угрозой в голосе заявил:
— Если ты освободишь этого человека, ты больше не друг цезарю. Тот, кто называет себя царем, идет против Рима. Тиберий — наш правитель, и никто другой.
— Да будет так, — сказал наконец Пилат. — Его кровь не на моих, а на ваших руках. — Он подал знак слуге: — Принеси мне миску с водой.
Гомон во дворе затих. Я замерла в ожидании. Все не спускали глаз с Пилата, когда он опустил руки в воду.
— Я умываю руки, ибо я не повинен в крови этого человека.
Рахиль тронула меня за руку:
— Пойдемте, госпожа. Нам лучше уйти.
Слезы заволокли глаза, когда я позволила увести себя. Хотя я пыталась предотвратить судьбу, но оказалась всего лишь мошкой на ветру. Меня одолевали мысли о Мириам и Марии. О, Исида, как они могут вынести это! По двору прокатился возбужденный говор. Я повернулась и пошла обратно к выходу. Какое имеет значение сейчас, если меня увидят? Люди молча стояли группами в ожидании чего-то. Приподнявшись на цыпочках, я увидела, что Пилат взял мою табличку. Он стер воск тупым концом стиля. Нетерпеливый гомон прокатился по толпе, когда он стал что-то писать на табличке. Дворцовая стража для острастки обнажила мечи. Закончив писать, Пилат поднял вверх стиль.
Толпа опять подняла гвалт, когда кто-то попытался протиснуться к возвышению, чтобы лучше видеть.
— Что он написал? — спросила я рослого стражника.
Он потянулся вперед.
— Клянусь Юпитером! — кивнул он в знак одобрения. — Прокуратор знает, как поставить их на место.
— Что он написал? — повторила я свой вопрос.
— Иисус Назаретянин.Царь Иудейский.
— Вырежьте это на его кресте, — приказал Пилат Каиафе. — На арамейском, греческом и латыни.
Лицо первосвященника стало мертвенно-бледным.
— Этого нельзя писать. Пусть лучше будет: «Он называл себя царем иудейским».
Пилат холодно посмотрел на него:
— Что мной написано, то написано.
Глава 39
Мое решение
По лестнице гулко разносились мои шаги. Дворец словно вымер. Неужели все спустились во двор и смотрят этот ужасный спектакль? Я содрогнулась, вспомнив, что солдаты окружили Иисуса и избили его. Я видела, как он шел шатаясь. Я не должна думать об этом... Я заспешила по лестнице, будто в своей комнате я надеялась найти убежище.
Но напрасно.
— Отдохните, госпожа, — посоветовала Рахиль, когда мы вошли в мои апартаменты. — Вы почти не спали прошлой ночью.
Смогу ли я когда-нибудь снова отдохнуть?
Мне только хотелось побыть одной, но когда за мной наконец закрылась дверь, я поняла: одиночества не будет. Со всех сторон на меня нахлынули воспоминания. Как можно избавиться от них? Как можно забыть всех тех, кого я любила и потеряла? Мою семью, Голтана и теперь... Какой смысл во всем этом? Как жить дальше? Я встала и отправилась в святилище, которое я устроила для Исиды. Преклонив колена перед ее изображением, я стала про себя молиться. Что ты уготовила для меня? Скажи и покажи, дай мне силы исполнить твою волю!
Не знаю, как долго я стояла на коленях, но очнулась, когда услышала стук в дверь и женский крик. На сей-то раз что? Я встала и нехотя пошла открывать. В проходе двое солдат оттаскивали от двери отчаянно сопротивлявшуюся Мириам, еще несколько солдат стояли поодаль с обнаженными мечами.
— Отпустите ее сейчас же! — приказала я.
Солдаты повиновались, но продолжали наставлять на Мириам оружие.
— Клавдия, помоги мне! — взмолилась она. — Я должна поговорить с тобой с глазу на глаз.
Я взяла ее за плечи, провела в комнату и захлопнула дверь, прежде чем солдаты успели что-либо сказать или сделать.
— Дорогая моя, — сказала я, усадив Мириам на кушетку и подложив ей под спину подушку. — Я пыталась, действительно пыталась, но что Пилат мог поделать? Ты, наверное, считаешь его всесильным, но это не так. В городе собрались сотни тысяч паломников. На всю страну у моего мужа всего несколько сот солдат. Подкрепление подоспело бы из Сирии только через несколько дней.
— Иисуса можно еще спасти.
Мрачное предчувствие охватило меня.
— Что ты хочешь, чтобы я сделала?
— Тебе известны тайные свойства трав и зелий... — Ее напряженное лицо покрылось мертвенной бледностью, глаза были широко открыты. — Ты можешь что-нибудь дать Иисусу.
Что дать ему? Какое безумие она говорит?
— Мириам, Мириам, неужели ты думаешь, что я не испробовала все средства, чтобы спасти Голтана? Но все оказалось напрасно,