« Дорогая редакция! После долгах лет разлука я вновь обрёл своего дядю. Недавно он ко мне приехал. Работает он в одном из совхозов зоны Каракумского канала. Когда умерли мои родители, он служил в армии. Вернулся — следы мои затерялись, и ему не удалось меня найти. И вот теперь мы встретились Есть у меня человек, родной не только по духу, но и крови, и это большое счастье. В следующее воскресенье мы с дядей будем праздновать нашу встречу и приглашаем на той всех друзей, знакомых и незнакомых. Приезжайте, дорогие товарищи, мы будем очень рады.
Гельдымурад ГУЛМАНОВ».
Перевод Н.Желниной
Тиркиш Джумагельдыев
Свет горел до утра
Часть первая
Когда Сапар-ага проснулся, солнце давно уже встало. Справа на стене играли солнечные зайчики: то съёживались, то расплывались в полстены, то вовсе исчезали — это за окном покачивались от ветра ветви старого абрикосового дерева. Не веря глазам, Сапар-ага огляделся: он лежал посреди комнаты на кошме. Один. Дышать сразу стало так легко, словно перед ним было поле без конца и края. Красота! Ни кроватей, скрипящих от малейшего движения, ни больных, стонущих от недугов. Человек проснулся в своём собственном доме. Дай бог всегда теперь просыпаться в своём доме. Да, Сапар, ты дома. И как ты только выдержал — пять месяцев отлежать в больнице?!
Боли в пояснице не чувствовалось. Повернулся — нет, не больно. Ну вот и всё, одну ночь проспал по человечески, и никакой боли. Сколько раз упрашивал он этого парнишку, врача, чтоб разрешил ему лечь на пол, — ни в какую! А что может быть удобнее? Неужели кто-нибудь и вправду способен спокойно спать, когда тело его подвешено на железной сетке? Ведь вся тяжесть давит на поясницу — как же не ломить? Нет, спине нужна твёрдая опора!
Где-то рядом трижды прокукарекал петух. Все три раза он кукарекал так старательно, что казалось, сейчас надорвёт глотку. Проспал негодник рассвет, а теперь наверстать старается. Нет уж, стар, видно, ты, петух, в голосе ни чистоты, ни лихости прежней…
Сапар-ага стал вспоминать сегодняшний сон, но что-то не очень получалось, вроде бы вот только сейчас видел его, а половину забыл… Как будто Гер-оглы ему приснился, ну да, точно — Гер-оглы, а сейчас почему-то кажется, что вовсе не Гер-оглы, а покойный Ямат, да будет земля ему пухом.
Снилось ему такое: холмы, много холмов, а кругом пушки бьют, совсем как в кино. И на вершине одного из холмов сидит… Гер-оглы? Нет, Ямат! Точь-в-точь как живой — и лицо, и глаза, только одет необычно: на голове тельпек роскошный, на плечах шёлковый халат. В общем, Ямат это был, конечно, Ямат, а говорит: «Я — Гер-оглы!» И Сапар ему поверил — это во сне, конечно. Может, потому, что сабля у него на боку, блестящая такая. И рукоять камнями украшена… Рядом с Сапаром Агаджан стоит, сын Ямата, и тоже считает, что это не отец сидит на холме, а Гер-оглы.
А тот смотрит на них и говорит: «Я коня своего потерял, Гырата, давайте поищем». И вот они все втроём бродят по хлопковому полю, только ничего они не ищут, никто уже и не помнит, что конь пропал. Да и Гер-оглы вроде уже не Гер-оглы… Ни сабли ка нем, ни дорогого тельпека, фартук спереди, как у сборщиков хлопка… Всё-таки это Ямат.
Сапар-ага лежал в полузабытьи, дремал, пребывал меж сном и явью. С чего ему такое приснилось? Может, Пигам виноват? Скорей всего он — уж больно странные разговоры вёл. Он вообще какой-то чудной. Под шестьдесят человеку, а послушать, так он за свою жизнь ни единой книги не прочёл, кроме «Гер-оглы».
Да ещё когда читал-то — на старом алфавите. Он и в больницу с книжкой явился. Говорит, и на войну её брал. А чего ему книгу с собой таскать, когда он её назубок знает, от корки до корки? Книжка-то видно, что старая: листочки все пожелтели, пообтрепались, а переплёт новый — три раза, говорит, переплетать отдавал. " Велю, чтоб и в могилу её со мной положили. Она ведь никому не нужна, внуки читать её не станут, в школах теперь другие буквы учат. К тому ж они вместе со мной наизусть всю книгу выучили. Одного опасаюсь: вдруг мулла скажет, грех, мол, книгу в могилу класть? От них, от проходимцев, всего ждать можно. Недавно пристал один, почему, дескать, намаз не читаешь. А я, говорю, своё читаю — про Гер-оглы. Ты, говорю, знаешь Коран наизусть? Не знаешь. И вообще ни черта в нём не смыслишь. А я в своей книге каждое слово постиг! Когда, говорю, было такое, что бы вы, муллы, использовали Коран людям на пользу? Вот, говорю, с немцем мы войну вели, не на жизнь, а на смерть бились, какая народу польза была от Корана? А? Молчит. А что он может сказать, они ж, бессовестные, и понятия не имеют, какой такой фронт. Бывало, стану рассказывать, как нас Гер-оглы на фронте выручал, они только рты нараспашку. Помните, говорю, у Гер-оглы собачий бой? Помнят они, как же! Ничего не помнят, ничего не знают, им только молитвы бубнить!»
А ещё Пигам говорил, что если Гер-оглы на фронт попал, он не то что до генерала, до маршала бы дослужился. И между прочим, Пигам считает, что наши командиры наверняка изучали военное искусство Гер-оглы, доказательство у него есть. На Северном Кавказе дело было. Столкнулись наши с немцами возле ущелья. Узкое такое, глубокое, горы кругом — взглянешь на верхушку, шапка с головы падает… Людей у немцев побольше, да и пулемётов у нас маловато… Командир был русский, молоденький паренёк, беленький такой, стеснительный, словно девушка, чуть что — до ушей краснеет. Вот он и говорит: «Заманим, товарищи, немцев в ущелье, выждем, а дотом навалимся и перебьём!» Так и сделали. Покрошили тогда фашистов, мало кому уйти удалось, Пигам уверяет, что командир наш тактику Гер-оглы применил. «Помнишь, — говорит, — такое место есть, где Гер-оглы «собачью драку» устроил шахским войскам? Я за тот бой медаль получил… Хотел потом прочитать командиру это место, да ведь он, ни словечка по-туркменски. А я тогда по-русски не силён был, потом-то навострился, что хочешь мог объяснить, да только командир наш к тому времени погиб уже. Хороший парень был… Замечательный…
Да, Пигам, много хороших парней полегло от немецких пуль… Вот и Ямат среди них. Ты вчера сына его, Агаджана, видел — из Ашхабада приехал. Узнал, что Сапар-ага в больнице, пришёл навестить. На отца очень похож — прямо одно лицо. А отец на кого? Наверно, на Гер-оглы, иначе с чего бы ему являться в облике Гер-оглы?
Надо будет Пигаму сон рассказать… Через десять дней в больницу идти — провериться врачи велели, заодно и Пигама навестить молено будет. Если, конечно, ещё не выпишется. Дай бог, чтоб выписался! Натерпелся человек лиха… Мало того, что всю войну прошёл, теперь вот на старости лет сердечная болезнь прицепилась…
А рассказчик Пигам замечательный, так бы и слушал его всю ночь, что про войну, что про Гер-оглы… Зайти к нему, посидеть, послушать, а потом сон свой ему рассказать и про Ямата, подробно, обстоятельно… А как выпишется Пигам из больницы, надо пригласить его в гости. Яматов дом ему показать, поле хлопковое, на котором тот трудился, не жалея пота… Да и самому неплохо бы побывать на том поле, давно уж тянет туда, как лёг в больницу, так и начала тоска грызть…
Сапар-ага сел и стал торопливо одеваться. Прямо сейчас и надо идти. Если сразу, с утра, не выбраться, односельчане пойдут один за другим, конца краю им не будет — так до вечера и просидишь в постели. А сиденьем да лежаньем он сыт по горло — худшего наказания не придумаешь.
Шагая неторопливо и размеренно, человек с посохом вышел из села. Солнце стояло уже высоко и прогревало даже через плотный чекмень, спине было хорошо, приятно. Какой денёк, а? Бывают же такие чудесные дни! Небо ясное, воздух чистый, прозрачный, и кругом тишина удивительная. И ничего не нужно Сапару, кроме этой прозрачной тишины и покоя. Почти целый год провёл он в постели. То сердце мучило, а потом поясница принялась. Как начало прихватывать — сил нет. Боялся, скрючит… И откуда эта болезнь проклятая? Название-то какое — не выговоришь, чтоб оно пропало! Сгорбиться, скрючиться в три погибели — ничего хуже быть не может. Жить-то осталось всего ничего, да ещё и на небо не взглянуть! Нет, уж лучше сразу конец. Хорошо, обошлось — прямой остался. А вот ровесница его Карагыз пятнадцать лет как в дугу согнута. Она, правда, не больно горюет. Чуть не землю пашет носом, а без дела не сидит. Встретишь её: «Куда это ты, Карагыз, направилась?» — «Да у жены племянника Мурада мальчонка занемог, проведать надо». — «Твоё ли это дело, Карагыз? Легко ли тащиться по такой жаре? Понимают, небось, не обидятся». — «Пускай я тащусь, да на своих ногах! Пока жива, на чужом горбу ездить не собираюсь!» Права старая. Пока жизнь теплится, человек жить хочет: ходить, видеть, слышать…