— Это твои рассуждения про его фильмы меня натолкнули на такую мысль, я позавчера тоже не верила. У меня по плану было напустить на его оператора Далилу-психолога, раз уж она будет теперь тут под ногами вертеться, но тоже что-то саднило… Почему его фильмы так неуловимы и дороги? И я поняла: они настоящие!
— Ну слушай, он там столько всех убивал… Боже мой! — закричал Николаев. — А сколько он сожрал!..
Понедельник, 21 сентября, вечер
Адвокат Покрышкина прибыл уже через час, когда Ева с Николаевым были на выезде. Возле Крымского моста расстреляли автобус с китайской экскурсией. Ева пряталась от пронизывающего ветра за спиной Николаева, она была в куртке — не переоделась потеплей с пятницы, и рассматривала разбросанные на асфальте игрушки. Несколько китайцев выбежали из автобуса и упали под пулями на улице. Николаев толкнул ее локтем и показал глазами через улицу. На той стороне стоял Коля-осведомитель. Он увидел Еву и показал, как будто что-то пишет пальцем у себя на ладони. Потом быстро повернулся и ушел.
— Чего это?
— Твой опер новый передал тебе записку от Коли?
— Не было такого.
— О-о-о, черт! Коля приходил к тебе, когда брали Кота… Я отдала его оперу. — Ева говорила с досадой.
В управление они вернулись злые. Оперуполномоченный Волков взял больничный лист и на работу не вышел. В кабинете Гнатюка их ждал адвокат Покрышкина.
Маленький, упругий в движениях, как мячик, адвокат блестел круглыми стеклышками очков, спешил и нервничал. Он требовал взять с Покрышкина подписку о невыезде и отпустить его домой, пока не случилось непредвиденное.
— Ваш клиент обвиняется в предумышленном убийстве.
— Ни своим поведением, ни ответами на допросе мой клиент не давал для этого повода.
— Наша беседа была записана на магнитофон. — Ева поняла, что адвокат с Гнатюком слушали пленку. — Там ясно, что Покрышкин с гордостью признался в достоверности своих съемок.
— Уголовное дело заводится по факту, понимаете, по факту! Предположим, что вы хотите обвинить моего клиента в убийстве Марины Улыбки. Тело кремировано, причина смерти ясно указана в медицинском заключении, вывод — несчастный случай. Предположим, вы подозреваете, что все жертвы в фильмах моего клиента — реально убитые люди. Прекрасно. Я рад за вас, хотя и сомневаюсь в вашем здоровье. Но и здесь — все очень просто. Находите труп. Освидетельствуете. Протокол. Причина смерти, и так далее, и так далее. Ребята, ну не смешите меня, ладно, а то я фельетон в газету напишу. Это же редкий материал! Заводятся уголовные дела по каждому факту изображения на кинопленке смерти, начнем с эпопеи «Война и мир»!
— Но он сознался! — не выдержал Николаев.
— Извините, это решается в суде. Пока что он только сказал, что изображение смерти в его картинах так реально, что даже актрисы в это верят! Я имею дела только с людьми искусства. Я знаю, как может до умопомрачения заиграться актер: у него от воображаемых кандалов следы на запястьях появляются! Искусство — это сила. Как и доказательства, кстати. К примеру, этот эпизод с вампиром, когда якобы умирает от укуса Марина Улыбка. Как вы это себе представляете? Стоит актриса, сзади нее партнер, который кусает ее и выпивает всю кровь? Перед камерой?
— Нет, — тихо сказала Ева. — Я представляю это так. Снимается сцена с вампиром. Режиссер знает, почти наверняка знает, что будет сниматься натуральная смерть. Когда вампир «кусает» Марину, Марина, как и положено по сценарию, стонет, закатывает глаза… Потом взгляд ее становится изумленным, она в растерянности что-то говорит, но это не записано, оказывается, она говорит: «В чем дело, помогите, я умираю», или что-то в этом роде. Потому что именно в этот момент ее убивают. Длинным колющим предметом. Сзади в шею. Потом, когда сцена будет отснята, ее надо будет положить на каминную решетку так, чтобы рана от лезвия совпала с пикой решетки.
— Минуточку, минуточку. Предположим, что я вам верю, только вы не сказали, кто он, этот злодей. Кто ее убивает?
— Тот, кто стоит сзади, кто незаметно для зрителя проткнул ей шею.
— То есть вампир? Но мой клиент никогда не играл вампиров! Он лирик, понимаете, это не его амплуа! Арестуйте, пожалуйста, этого злодея-вампира, то бишь актера, его играющего, докажите все это, и милости прошу — привлекайте моего клиента как свидетеля! А пока — извините…
— Семьдесят два часа, — спокойно и тихо сказала Ева. — За это время я вам найду любого вампира в этом городе. Потом предъявим обвинение.
Стас Покрышкин в камере был не один. Камера, можно сказать, была переполнена. Толстый полуголый бородач все время жевал резинку и ходил из угла в угол. Бледный, с синюшным цветом лица худой пожилой человек лежал на нарах наверху и слушал плеер, подергиваясь в такт. Мужчина помоложе — накачанные мускулы, хищное выражение лица — сидел под любителем музыки, гонял во рту спичку и улыбался. Но больше всего Стас удивился четвертому обитателю камеры — это был лысый и юркий мужичонка во фраке и спортивных штанах. Стас удивился не фраку, а просто посчитал до четырех, поскольку лежачих мест оказалось именно столько — четыре. Он был пятый.
— За что? — спросил тот, что с накачанными мускулами.
Стас уныло прислонился к двери, молчал и не двигался с места.
— Снимай ботинки! — заорал вдруг толстяк и дернул Стаса за ногу у колена.
Стас упал и очень быстро снял ботинки. Толстяк выдернул из элегантных итальянских ботинок стельки, осмотрел внимательно их изнутри, ощупал, попытался отодрать каблук, потом вздохнул и отшвырнул к двери.
— Ни за что… Ни за что — подозревают, — решил все-таки ответить Стас. — Ботинки хорошие… были… удобные. — Он надевал ботинки, не сводя глаз с толстяка. — Ребята, я не хочу неприятностей, поэтому вот… — Он стал выворачивать карманы. — Не знаю почему, но меня не обыскивали.
Ребята с изумлением рассмотрели богатство на полу у двери: перетянутые резинкой зеленые деньги мелкими купюрами, золотую зажигалку, одну запонку, тоже золотую, с дорогим камнем.
— Что, и ширнуться есть? — ожил даже бледный сверху.
Стас подумал, потом снял часы, поддел ногтем изнутри вторую, специально сделанную крышечку, открыл ее и протянул часы, стараясь сдержать дрожь в руках.
— Не дышать! — крикнул накачанный, осторожно взял часы и высыпал белый порошок на край умывальника. Толстяк продолжал ходить по камере, не обращая внимания на происходящее, поэтому порошок поделили на три грядки. Синюшный осторожно погладил все еще сидящего на полу Стаса по голове и вытащил у него из кармана ручку. Раскрутил и забрал себе трубочку. Через эту трубочку все трое по очереди втянули в нос порошок.
— Просто Новый год, да и только, — тихо сказал бледный и медленно залез к себе наверх. — Даже как-то подозрительно.
— Меня зовут Кот, — сказал накачанный. — Я спросил тебя, ЗА ЧТО? Стас надел ботинки.
— Несчастный случай на производстве…
— Кто тебя взял?
— Как ее… Подождите… забыл… Ева Николаевна.
— Понял. Это стрелялка.
— Не стрелялка, а апельсин, — густым и сочным голосом сказал толстяк, не останавливаясь.
— Мне что апельсин, что мандарин. — Кот уже говорил медленно, с трудом. — Я знаю, что она — стрелялка. — Кот решил показать пострадавшую ладонь, но рука не поднималась.
— Апельсин! — настойчиво повторил толстяк. — Она Прошу — раз! И замочила. Как только достанет апельсин, твое дело — хана.
— Как это? — удивился Стас. — Как это — замочила?
— В лоб, посередине, один выстрел, — толстяк показал себе на переносицу, — на допросе. Вызывает на допрос, беседует, достает апельсин — и все.
— Откуда вы знаете?
— Информация номер один. Самая дорогая.
— И чего она меня тогда у кафе не проапельсинила? — медленно проговорил Кот. — Чушь все это.
— Она любит в камере… один на один… Застрелила уже пятерых.
— Но такого не может быть. — Стас потерял ощущение реальности.
В двери лязгнул запор. Толстяк быстрым и неуловимым движением подмахнул с пола богатство Стаса.
— Покрышкин! К адвокату. — Охранник подозрительно смотрел на толстяка.
— Почему вы меня в камеру, где всего четыре кровати? — спросил Стас у охранника в коридоре.