— Не переживай, мать — она мать и есть. Имеет право. Накормила мать хорошо и посуду выставила гостевую. Суп
ели молча, а за картошкой мать спросила:
— Ну, и кто же вы Станиславу будете? Сослуживица или как? И опять Батраков опередил Татьяну, но тут уж твердо:
— Невеста.
Мать как бы не слишком и удивилась:
— Невеста? Что ж, дело хорошее.
Неужели примет? — не верил Батраков.
Мать держалась так, будто и в самом деле приняла. К чаю варенье выставила в двух баночках, на выбор, потом допустила мыть посуду, за телевизором усадила рядом с собой. Перед сном поинтересовалась нейтрально:
— Вам как стелить-то? Отдельно, вместе?
— Отдельно, — быстро ответила Татьяна.
— Дело хозяйское, — сказала мать, понять ее можно было и так и эдак.
Как повернется дальше, Батраков не загадывал — ожидать можно было всего. Он и был готов ко всему.
Последние годы мать жила одна. Стройная, крепкая, густоволосая, она несла одиночество надменно, как дорогую шубу. Вечерами сидела у телевизора, усмехаясь и ничему не веря. Батраков кожей чувствовал, как копится в ней сухая жесткая злость. Бывали у них с матерью и примирения, разговоры. Но она тут же начинала учить и давить, он тут же упирался, и постепенно оба поняли, что лучше держаться на дистанции — спокойней.
Вот и теперь Батракова не слишком тревожило, как рассудит мать. Жизнь его, и важно, как рассудит он. А он свое решение уже принял…
Татьяне мать постелила на застекленной верандочке. Доставая белье, спросила походя:
— А вещи невесты где же?
— Там, — показала взглядом Татьяна и покраснела.
— Узелок, что ли?
— Сумка,
— Ну, ну, — сказала мать.
Утром она подала завтрак, сама же после прибрала, а потом обратилась к Татьяне:
— Ну вот что, гостья дорогая. Невесты, на зиму глядя, в летнем не ходят. Ничего против вас не имею, как хотите, так и живите. Только я не слепая. Какую Станислав невесту выберет, это его дело. А вот мне в моем доме такая невестка не нужна.
— Подожди на улице, — велел Батраков Татьяне и пошел собирать чемодан.
— Насовсем, что ли? — усмехнулась мать.
— Зачем насовсем, — отозвался Батраков, — у меня дом есть.
— Дурак ты, — сказала мать, — думаешь, ты ей нужен? Ей зимовать негде.
Батраков молча толкнул дверь. Спорить он не собирался — мать переговорит. А вот как ему жить, это уж его дело.
Что с Татьяной надежно только до весны, это он и сам понимал. Но весна когда еще! До тепла полгода, а то и больше, целая жизнь. А там видно будет. Полгода срок большой, а люди друг к другу быстро привыкают. Сам он, когда впервые у Галии остался, тоже думал — случай, на одну ночь, выпала возможность, чего не попользоваться. А вышло… Если бы не пила она, да ладно, пусть бы пила, но при нем… Обидно, что далеко, даже на могилу так просто не сгоняешь. Да и кладбище там — слабая, гнилая мерзлота, летом вовсе болото, рыжая грязь, а кругом, как жженые спички, выгоревший низкорослый ельник. Западней, говорят, красота, корабельные сосны, а на их участке природа попалась бедная. Что же поделать, красоты, как и колбасы, на всех не хватает. Зато народ подобрался хороший, и Галию, вон, встретил…
Батраков укладывал чемодан с легким сердцем, знал, что на улице не останется. И в самом деле, друг, школьный еще однокашник, пустил без проблем, поместив в чердачной комнатке с маленьким окном и широченной железной кроватью, неудобной для сна, но сильно располагавшей к любви: в древнем матраце пружины держались лишь по краям, весь центр был продавлен, и отодвинуться друг от друга не было никакой возможности — они с Танюшкой тут же скатывались в середку, как в овраг.
В этой комнатушке под крышей Батраков и узнал наконец правду.
Разговор зашел случайно и как бы об ином. С вечера посыпался дождь и дробил, не переставая, часа четыре. Они лежали в своей колдобине, тело к телу, радуясь, что под крышей и вдвоем.
— Где-то там сейчас Алла Константиновна? — вздохнула вдруг Татьяна.
— А разве не у бабки? — удивился Батраков.
Она только усмехнулась.
— Но она же к бабке поехала! — глупо настаивал Батраков, уж очень хотелось думать, что и невезучая Алла Константиновна сейчас в тепле, под крышей, что не вышвырнута в белый свет, как надоевший щенок, а пристроена в надежное место, к родному человеку, где в забота, и присмотр.
— Поехать-то поехала…
Фраза повисла, и Батраков понял, что по совести утешить себя нечем. Слаба, глупа, дотронешься — балдеет. Какой уж там присмотр. Такая девка себе не хозяйка.