Она промолчала.
— У меня нет опыта в этих делах. — Она сжала вязанный шерстяной ридикюль; её безымянный палец скользнул по распущенной изнаночной вязке. — Как вы намерены расплатиться со мной?
— Как вам будет угодно, мадемуазель.
Мадемуазель.
Официант, который провожал её к мужчине, стоящему позади стола с чёрно-мраморной столешницей, называл ее мадемуазель. Он говорил с безошибочно французским акцентом.
Мужчина, который предложил сто пять, а потом одну тысячу фунтов, тоже называл ее мадемуазель. Он говорил с безошибочно английским акцентом.
Как и этот мужчина.
Навязчивая потребность узнать национальность человека, который возьмёт её невинность, охватила Викторию.
Она подавила её.
Проститутки не задавали вопросов своим клиентам. А судя по её поведению этой ночью, она покинула ряды безработных гувернанток и стала проституткой.
Она неторопливо подняла руки и откинула капюшон.
Воздух наполнился электрическими разрядами.
Виктория застыла с приподнятыми руками.
Мизинец мужчины, который до этого касался белого шелка, теперь был полностью скрыт под ним.
Она не видела, чтобы он перемещался, но свидетельства движения были налицо.
— Снимите плащ.
Голос, отдавший приказ, был холодным и резким.
Её пристальный взгляд сосредоточился на нём.
Его лицо и глаза не таили в себе желания.
Последние шесть месяцев научили Викторию, что мужчинам не обязательно испытывать желание к женщине для того, чтобы обладать ею. Некоторые мужчины получали удовольствие от власти, в то время как другие — от боли.
Испарина выступила под её грудями, потом стекая по животу.
А от чего получал удовольствие этот мужчина, — задалась она вопросом, — от власти… или боли?
Почему мужчина — который, безусловно, может заполучить любого, кого ни пожелает, — платит две тысячи фунтов за девственность женщины?
Пристальный серебряный взгляд не дрогнул; длинные, бледные пальцы не отодвинулись от шелковой ткани.
Скоро он прикоснется к ней этими пальцами, подумала Виктория с растущим чувством нереальности происходящего. Он будет мять ее груди и исследовать ее вульву.
Или, возможно, нет.
Возможно, он возьмёт её стоя, прислонив к стене или нагнув над мраморным столом, без предварительных поцелуев. Без нежности. И единственной точкой соприкосновения будут их половые органы.
Женщина внутри Виктории с воплями молила о побеге.
Внутреннее здравомыслие предупреждало, чтобы она никуда не бежала.
Тлеющие угли вспыхнули, подтверждая её решение.
Чтобы ни произошло этой ночью с этим мужчиной, это её выбор.
Она не отступит.
Она неуклюже расстегнула деревянные пуговицы на шерстяном плаще, твёрдо и решительно сжав губы от принятого решения. Ридикюль покачивался. Выпростав левую руку, она перехватила сумочку и скользящим движением спустила плащ с правого плеча. Осторожно повесила изъеденную молью шерстяную ткань на согнутую в локте левую руку, как будто эта одежда имела какую-то ценность.
Это было не так.
За последние шесть месяцев она продала все, что имела.
И этого все еще было недостаточно.
Мужчина с серебристыми глазами мельком взглянул на подол её коричневого шерстяного платья. Темные ресницы отбрасывали ещё более темные тени на щеки.
Она знала, что он видел.
Подол юбки облепливал ее ноги. Виктория продала свой турнюр два месяца тому назад.
Он медленно поднял веки — его лицо было словно ничего не выражающая алебастровая маска.
Виктория видела себя его глазами. Ее лицо было изможденно холодом, страхом и голодом, темно-коричневые волосы были тусклыми от мытья без мыла в ледяной воде.
Она не была красивой, но она и не предлагала ему красоту; она предложила ему свою девственность.
Виктория распрямила плечи.
— Как вас зовут, мадемуазель? — спросил он приятным ровным голосом. Как будто они встретились на балу, а не в заведении с плохой репутацией.
Различные имена всплыли в сознании Виктории: Частити,[6] Пруденс.[7]
Ни одно из них не было уместно.
Целомудренная благоразумная женщина не оказалась бы сейчас в столь затруднительном положении.
— Мэри, — солгала она.
И знала, что ему известно о том, что она соврала.
— Положите плащ и сумочку на кресло.
Виктория прикусила губы, чтобы подавить поднимающуюся волну гнева. Он еще мог отвергнуть её, этот элегантный мужчина, окруженный красотой и комфортом. И ни разу бы не задумался о том аде, в который повергнет её его отказ.
Слева от неё, на стене, отражали золотистый свет переплетённые в тисненую кожу книги. Сверху — хрустальная люстра излучала тепло. А справа, в камине из чёрного мрамора, в причудливом танце соединялись синие и оранжевые языки пламени.
На одно ослепляющее мгновение она возненавидела светловолосого мужчину с серебристыми глазами за его пол и богатство, которым он обладал. Она была вынуждена сделать это — продать девственность — исключительно из-за своего пола и власти, которую давало мужчинам покорение женщины.
Виктория шагнула вперед и повесила шерстяной изношенный плащ на спинку голубого кожаного кресла — единственную защитную преграду. Неохотно она положила ридикюль на сидение, высмеивая своё нежелание расставаться с ним. Единственной ценной вещью, которая осталась у нее, была девственная плева.
Скоро она лишится и её.
— Отойдите от кресла. — Резкие нотки прорезались в его голосе.
Взглянув на него, Виктория застыла под холодным взглядом этих серебристых глаз.
Сердце подскочило к самому горлу.
Гнев, кипящий в ней, вынужден был отступить.
Она не станет жертвой.
Ни этого мужчины.
Ни мужчины, который методично разрушал её жизнь просто потому, что хотел бесплатно получить то, что сереброволосый незнакомец пожелал купить.
Виктория шагнула в сторону от кресла.
— Мне снять платье? — дерзко спросила она; сердцебиение глухими ударами отдавалось в ушах, висках, грудях. — Или просто задрать юбку и прислониться к стене?
— И часто вы задираете юбку, мадемуазель? — вежливо спросил он, серебристые глаза ждали ответа.
Виктория вскинула голову.
— Я не шлюха, — ответила она напрягшимся голосом.
Но ради чьей выгоды?
Причудливые тени замерцали в его глазах — серебристый цвет плавно перетек в серый.
— Вы продали с аукциона своё тело, мадемуазель. Уверяю, это превращает вас в шлюху.
— А вы купили мое тело, сэр, — огрызнулась она. — Во что это превращает вас?
— В шлюху, мадемуазель, — сказал он ровно, бледное лицо застыло, словно красивая маска. — Вы такая же влажная, как и напряженная?
Шок сковал Викторию.
Ну, конечно же, он имел в виду совсем не то, о чём она подумала.
— Прошу прощения?
— Ваши соски затвердели, мадемуазель. Я просто интересуюсь — такая же вы влажная от нахлынувшего желания?
Руки Виктории висели «по швам», и внезапно она остро осознала, что шерстяная ткань натягивалась при каждом вздохе-выдохе, натирая соски. Темно-бордовый ковер, высокий белый потолок и голубые эмалированные стены заглушали звуки, издаваемые проститутками и их клиентами, которые спаривались за пределами кабинета; все это ничуть не мешало тем образам, которые вызывали его слова.
Мужчины и женщины.
Объятия.
Поцелуи.
Прикосновения.
Обнажённые сплетенные тела.
Даримые удовольствия. Получаемые наслаждения.
Участие во всех половых актах, в которых порядочные женщины не желали участвовать. Или просто она когда-то хотела верить, что это так.
Последние шесть месяцев научили ее другому.
— Мои соски затвердели, — ответила она коротко, — потому что снаружи прохладно.
— Но здесь совсем не холодно. Страх, мадемуазель — мощное возбуждающее средство. Вы боитесь?