Сделав над собой усилие, Виктория очистила мозг от посторонних мыслей.
Жаркая волна охватывала кожу, в то время как холод его пристального взгляда блуждал по её телу. Плечам. Грудям. Шелковым панталонам, прикрывающим верхнюю часть бёдер.
И снова по плечам, грудям.
Взгляд задержался на сосках.
Они были твердыми.
От холода, сказала она себе.
И знала, что снова солгала.
Виктория хотела почувствовать мужские руки на своём теле.
Она хотела почувствовать руки этого мужчины на своём теле.
Она хотела раз и навсегда покончить с девственностью, которая была и ценным достоянием женщины, и средством её падения.
Решительно Виктория положила руки на пояс поношенных шелковых панталон. И они тоже упали, потерявшись в ворохе шерстяного платья.
Обнажённые ягодицы покрылись гусиной кожей.
Ей не нужно было следовать за его взглядом, чтобы понять, что он так пристально рассматривал: волосы между бёдер были вьющимися, в то время как на голове — прямыми.
Этот взгляд прокладывал жаркий след по её телу.
Ещё ни один мужчина не видел Викторию обнажённой.
Без сомнения этот мужчина видел сотни голых женщин.
Женщин, чья кожа была мягкой, а бёдра — округлыми и податливыми. Женщин, чьи ребра не выпирали, словно китовый ус, вшитый внутрь корсета.
Женщин, которые знали, чего ожидать от такого мужчины.
Виктория поспешно наклонилась, чтобы развязать импровизированный пояс с подвязкой вокруг правого бедра, спина натянулась, груди соблазнительно качнулись…
— Встаньте прямо.
Конвульсивно вздрогнув от резкого приказа, она выпрямилась.
Щёки мужчины были бледными, что скорее подчёркивало, а не смягчало высеченные, словно из камня, совершенные черты лица.
Напряжение витало вокруг него. Или возможно это пульсировали сосуды в глазах Виктории.
Светловолосый мужчина с серебристыми глазами не был таким безучастным, каким хотел показаться.
Она не была такой отстранённой, какой хотела казаться.
— Перешагните через одежду.
Желудок Виктории перевернулся. Она неловко ступила из вороха шелковых панталон и рухнувшей крепости своего платья. Одинаковые подвязки, поддерживающие чулки, поочередно впились в растягивающуюся кожу правого, левого колен. Ноги погрузились в трясину, которой обернулся плисовый бордовый ковер.
— Распустите волосы.
Голос был все еще резок, но он несколько иначе произносил слова. На французский манер.
Груди Виктории пульсировали с каждым ударом сердца. Она тут же задалась вопросом — заметил ли он её сердцебиение.
Подняв руки, она искала шпильки. Чувства обострились, груди подались вперёд, живот напрягся…
— Повернитесь.
Виктория замерла с громко бьющимся сердцем в груди.
— Прошу прощения?
— Повернитесь и распускайте волосы спиной ко мне.
Спиной к нему она не сможет защитить себя.
Она была не в состоянии защитить себя шесть месяцев назад затянутая в корсет, скрывающий её добродетель.
Виктория повернулась.
У дальней стены стоял голубой кожаный диван. Над ним синее море переходило в оранжевый закат.
Смутно Виктория признала в живописи школу импрессионистов, создателей многообразной игры рефлексов.[8]
Она осторожно вытащила шпильки, остро ощущая пристальный взгляд мужчины. Словно прикосновения.
К ягодицам. Затылку. Плечам. Опять к ягодицам.
На картине окутанный тенью человек склонился в маленькой лодке; он греб на фоне заходящего солнца и легких волн, изображённых на холсте.
Никто никогда не узнает его имя.
Возможно, у него не было имени. Возможно, он — плод воображения художника.
Человек, у которого нет жизни за пределами этой картины.
Необъяснимые эмоции захлестнули Викторию: унижение, волнение; гнев, страх.
Волосы свободной волной упали на спину, густая тяжелая масса скрыла наготу, подразнивая ложбинку между ягодицами.
Это не остановило надвигающуюся реальность.
— Теперь повернитесь ко мне лицом.
Крепко зажав в ладони шпильки, она медленно повернулась.
Тепло комнаты не отражалось в серебристых глазах, наблюдающих за ней.
Это, подумала она, тот момент, когда она потеряет последнее, что осталось от её девичества.
Это то, к чему её подводили последние шесть месяцев. То, к чему её привёл неистовый аукцион.
Будущее разверзлось перед ней.
Она не знала, что сулила эта минута, эта ночь.
Она не знала, кем проснётся на следующий день — Викторией-женщиной или Викторией-проституткой.
Страх, который она сдерживала во время аукциона, накрыл её мрачной волной настоящей паники.
Она лгала, когда твердила себе, что женщина, продавшая своё тело, сохраняет за собой самообладание, — Виктория не могла сдержать эмоций. Мужчина с глазами цвета расплавленного серебра мог.
И знал это.
— Я не знаю, как вас зовут, — вырвалось у нее. Волосы тяжелой массой окутывало тело.
— Разве, мадемуазель? — мягко и обольстительно спросил он.
Виктория открыла рот сказать, что у неё не было возможности узнать его имя: женщины, подобные ей, и такие мужчины, как он, вращаются в разных кругах общества.
— Вы находите меня желанной? — спросила она вместо этого.
Завтра она будет с ужасом вспоминать свой вопрос. Но не сейчас.
Ни один мужчина не говорил ей, что она — желанна.
Восемнадцать лет она носила незамысловатую прическу и одежду, избегая мужского внимания, чтобы не потерять своё место.
Но, в конце концов, потеряла.
Место. Независимость.
Самоуважение.
Она отдавала этому мужчине свою девственность, и не важно, что он платил за неё.
Ей нужно услышать, что он считает её желанной.
Ей нужно знать, что женщина ценна сама по себе, а не только ее целомудрие.
Свет, лившийся от люстры, отражением мерцал и вспыхивал в серебристых глазах — зеркало, обнажающее её собственную душу.
Сердце Виктории отсчитывало пробегающие секунды….
Опорочит ли он её?..
— Да, я нахожу вас желанной, — наконец ответил он.
И солгал.
Боль стремительно переросла в ярость.
— Нет, вы так не считаете, — резко возразила Виктория.
Он хотел того же, что и другой мужчина: кусок плоти вместо женщины.
Серебряные отблески огня тихо полыхали в его глазах.
— Откуда вы знаете, что я чувствую, мадемуазель?
Кровь прилила к грудям и бёдрам Виктории, подстрекая её.
— Если бы вы желали меня, сэр, то не сидели бы там, уставившись так, будто я кишу паразитами. Я такая же чистая, как и вы.
Так же достойна, как и он.
Тишина, окружающая его, казалось, впиталась в воздух.
— С какой стати я сделал бы ставку на вас, если не желал вас? — тихо спросил он.
— Вы не видели меня, — пояснила Виктория, стараясь обуздать готовые выйти из-под контроля эмоции и чувствуя, что терпит неудачу. Она не просила этого. — Как вы можете желать того, чего не можете увидеть?
Как она могла желать того, чего не испытывала?
Но она желала.
Она тайно мечтала о том, чтобы какой-нибудь мужчина полюбил бы ее как женщину, которой она была, а не тот образец добродетели, в который она сама себя превратила. А сейчас даже эта мечта исчезла.
Ни один мужчина не полюбит её: мужчины не влюблялись в шлюх.
Незнакомец, сидевший перед ней, словно статуя, смотрел на неё немигающим взглядом. Любил ли он когда-нибудь? Любили ли его?
— Почему вы считаете, что я предложил бы за вас цену, если я не хочу вас? — спросил он обманчиво ласковым голосом.
В его глазах не было никакой нежности.
Но Виктория хотела, чтобы она там была. Она хотела, чтобы он был ласков…
После этой ночи она станет другой, и ей нужен был кто-то, чтобы оплакать старую Викторию Чайлдерс и приветствовать новую.
— Некоторые мужчины верят, что сифилис можно вылечить, если взять девственницу, — коварно заявила она, желая вызвать хоть какую-то эмоцию, ответную реакцию у этого мужчины, который никогда не испытывал голода.
8
(от лат. reflexus-отраженный) — термин, обозначающий отсвет цвета и света на поверхности предмета, падающий от окружающих объектов, например неба или соседних предметов. Точная фиксация рефлекса помогает более полно передать объем, показать богатство цветов и оттенков изображаемой натуры, вызванное их сложной взаимосвязью. Проблема рефлекса решалась в живописи уже в творчестве Л. да Винчи, но все ее многообразие предстало перед живописцами в связи с задачами пленэра. Ее решение приобрело систематический характер у импрессионистов, особенно в пейзажах К.Моне.