Из этого можно было сделать вывод, что в самом деле молодой человек, стоящий передо мной потупившись и спрятав лицо в платок, с большой долей вероятности мог оказаться великим князем. А учитывая наличие драгоценностей, которые могли бы стать неопровержимым доказательством его положения… Столь откровенное признание человека подобного статуса для меня, как для дворянина, несомненно, было огромной честью. Но в то же время стоило мне подумать о том, что судьба моя теперь связана с его, до невообразимой степени подверженной опасности… Подумав об этом, я невольно глубоко вздохнул. Раз за разом я пытался собраться с мыслями, но никак не мог отделаться от странного ощущения. Было кое-что до смешного нелепое в моих умозаключениях. Я ведь до сих пор не знал настоящего имени своего товарища и совершенно не понимал, почему он решился поделиться со мной столь важной своей тайной. Потому ли, что узнал о моем дворянском происхождении? Или же он пришел ко мне за утешением как к близкому другу, чтобы поделиться терзавшей его тревогой? Я не мог понять, как столь разумный молодой человек со столь необычной судьбой мог поступить так безрассудно.
Был ли он душевнобольным? Камни, которые он только что показал мне, запросто могли оказаться подделкой. Но чем больше я думал об этом, тем сильнее убеждался в их подлинности. Определенно, они являли собой исключительные сокровища.
Я отчетливо ощущал, что вопрос о причинах, побудивших его показать их мне, мог стать шагом навстречу опасности, таящейся в его судьбе. В конце концов, мудрее и безопасней для нас обоих было оставаться в глазах остальных простыми рядовыми и сохранять прежние отношения. Размышляя таким образом, я, будучи от природы трусливым, тут же принял решение. Поглядывая по сторонам и весьма аристократично кивая, я откашлялся и произнес:
— Такие вещи ни в коем случае нельзя никому показывать. Ладно уж я, но стоит их увидеть кому-то еще, как все пропало. Теперь, будучи осведомленным о твоих обстоятельствах, я, безусловно, готов оказать тебе любую возможную поддержку, но и ты не унывай так. Слухи о смерти подобных высокородных особ всегда проходят через несколько рук. Вспомни хоть Александровича, Михаила, Георга, Владимира…
Я взглянул на Рятникова. Лицо его ничуть не скривилось, напротив, услышав перечисленные имена, он будто бы просветлел, успокоился, отер слезы и неожиданно, почти счастливо улыбаясь, спрятал кошель обратно в карман.
Я ничуть не пытаюсь оправдываться, и, должно быть, вы меня будете презирать… Но ежели я солгу, сама суть рассказа будет неясна, а потому признаюсь прямо.
Несмотря на сочувствие Рятникову, я во что бы то ни стало пожелал заполучить эти камни. В тот миг, как я увидел их, страсть к самоцветам в моей крови разожгла огонь, который я не в силах был унять. В голову мне стали приходить мысли о том, что ежели Рятников в разведке вдруг будет убит… а я окажусь с ним в одном отряде…
Тогда я и думать забыл, какой опасности могу подвергнуть собственную жизнь. Понятия не имел о том, в какой ад заведут меня эти камни и что мне суждено будет рассказывать эту историю о посмертной любви Рятникова.
До Уссурийска, куда мы направлялись, от Никольска по железной дороге путь занимал не более полусуток, но, потому как часть станций и деревень находилась под оккупацией Красной армии, пришлось сделать большой крюк на восток. Поход был тяжелым, каждую минуту мы находились на волосок от гибели, но, к счастью, красноармейцы нас не заметили. На четырнадцатый день мы наконец оказались в местечке, откуда уже виден был купол храма. Оттуда до оккупированного Краевского было порядка восьми верст к югу, сплошь покрытых болотами и полями, поросшими высокой дикой травой. Слева металлическим блеском отливала прямая линия железной дороги, а всего в версте от нас, подобно заброшенному островку, затерявшемуся средь лугов, виднелась круглая широколиственная рощица. Что-то необыкновенно загадочное таилось в том, что она стояла нетронутая, в то время как большую часть лесов в том районе вырубали для железнодорожных нужд.
Переплетения кустов и ветвей деревьев, образующие круглую форму, отраженный от них свет полуденного солнца, зелень окрестных лугов и синева неба являли собой неповторимый чудесный пейзаж, достойный полотен лучших художников.