Днем его больше не печалили тяжелый труд и жестокое обращение. Он более не чувствовал необходимости утешать себя мудрыми словами о смирении. Когда он думал об удовольствиях ночи, дневные мучения казались ему несущественными. Даже если он был изнурен своей тяжелой дневной работой, каждый вечер он бежал домой, чтобы поскорее лечь в грязную постель под скрипучими опорами, счастливо улыбаясь при мысли о том, какой великолепный сон его ждет. Более того, в последнее время он заметно набрал вес — возможно, благодаря всей той богатой еде, которую он поглощал в своих снах. Цвет его кожи был здоровее, а затем, в один прекрасный день, он прекратил кашлять. Он выглядел полным жизни, воплощением вернувшейся к нему юности.
В то же самое время, когда жалкому, уродливому, одинокому рабу стали сниться эти странные сны, его хозяин, богатый верховный старейшина стал тоже видеть необычные сны. Ему снилось, что он был бедным, несчастным рабом. Что ему только не поручали: рыбную ловлю, сбор пальмового нектара, плетение веревок из пальмовых волокон, выпекание хлеба, изготовление каноэ. Даже если бы у него было столь же много рук и ног, как у сороконожки, он бы все равно не успевал все выполнять. Хозяином же его оказался тот, кто днем был самым низшим из его слуг. Что еще хуже, этот человек ради какого-то чудовищного извращения давал ему один невозможный приказ за другим. Раб оказывался в щупальцах огромного осьминога, его ступню защемлял гигантский моллюск, пальцы на ноге откусила акула. Из еды ему перепадала лишь ботва таро и рыбные объедки. Каждое утро, когда старейшина просыпался на своей роскошной циновке у себя дома, все его тело, уставшее после работы ночью, пульсировало болью.
Раб продолжал видеть тот же самый сон каждую ночь, и старейшина обнаружил, что кожа его постепенно начала терять свою гладкость, а живот медленно уменьшался. И правда, кто угодно бы высох, питаясь только ботвой таро и рыбными объедками. Три новолуния спустя старейшина превратился в изнуренную тень самого себя, и у него даже начался сильный кашель.
В конечном итоге, будучи не в силах больше сдерживать свою ярость, он приказал привести этого слугу к себе. Он решил наказать жесточайшим образом этого отвратительного человека, который столь безжалостно обращался с ним во снах. Но слуга, представший перед ним, не был более робким трусом, как раньше, — с истощенным телом, мучаемым кашлем и дрожащим от страха. Незаметно для всех, он набрал вес, а его крепкое лицо сияло здоровьем и излучало энергию. Более того, его поза была настолько уверенной, что, несмотря на его почтительное обращение, тяжело было представить, что этот человек — слуга, что он может позволить кому-то помыкать собой. От одного лишь взгляда на спокойную улыбку на его лице старейшина был сражен превосходством противника. Чувство страха, что внушал ему обидчик из его снов, вернулось, заставляя его дрожать в ужасе. Внезапно его одолели сомнения: что было более настоящим — мир снов или же мир, где он обитал днем? «Да как может кто-то, подобный мне, столь ослабевший, посметь повысить голос и осудить человека столь достойного», — подумал он, кашляя.
Старейшина, обращаясь к нему столь учтиво, что сам удивился этому, спросил слугу, как он выздоровел. Слуга в подробностях поведал о своем сне: о том, как каждую ночь поедал дивные яства, как наслаждался беспечной жизнью, окруженный прислугой и рабами, как испытывал райские наслаждения в объятиях бесчисленных дев.
Услышав историю раба, старейшина был поражен. Как же так могло получиться, что его сон и сон раба совпали столь изумительным образом? Неужели сны действительно имели на их тела столь сильное воздействие, что спящий мог насытиться едой, которую поглощал во снах? Он более нисколько не сомневался, что мир снов был не менее, а возможно, и более реален, чем мир бодрствующих. Старейшина, преодолевая гордость, рассказал рабу о своем еженощном сне. Как он был вынужден каждую ночь выполнять много тяжелой работы, как ему приходилось довольствоваться только ботвой таро и рыбными объедками.
Слугу ни капли не удивил рассказ старейшины. По его мнению, это было само собой разумеющимся. С удовлетворенной улыбкой на губах он снисходительно кивнул, как будто бы просто услышал подтверждение чего-то, о чем давно подозревал. На самом деле, его лицо светилось тем же счастьем, которое наверняка испытывает сытый морской угорь, растянувшийся на илистом дне во время отлива. Слуга уже точно знал, что сны эти были более реальны, чем дневная жизнь. Тяжело вздохнув, богатый, несчастный хозяин устремил полный зависти взор на своего бедного, мудрого раба.