Тот радостно пискнул и начал загружаться. Компьютер и Кейт были двумя существами в этом месте, которые были рады меня видеть.
Кейт принесла мне кофе и солидную кипу документов – "живую" почти за два дня.
– Просмотри, – сказала она тоном строгой воспитательницы. – Ежедневник, так уж и быть, я заполню за тебя.
– А ты сегодня добрая. – Я подвинул к себе чашку с кофе.
Она поправила очки и посмотрела на меня.
– Понимаю, звучит глупо, но как всё прошло? Мои соболезнования ещё раз.
Я помолчал, сделав вид, что очень заинтересован парой верхних писем из принесённого ею вороха корреспонденции.
– Наверное, так, как и должно быть. Спасибо.
– Я за тебя волновалась. Что и как.
– Я буду очень благодарен тебе, если ты соединишь меня с полковником.
Она кивнула и отправилась в приёмную.
Я бегло просмотрел почту и облегчённо вздохнул – ничего сверхсрочного и важного там не было, что являло собой отличное начало дня.
Но радовался я, конечно, рано.
На столе ожил один из телефонных аппаратов. Их было три. Первый – открытый, с него обыкновенно звонили в другие организации. Второй – для внутренней связи, на него звонили мои подчинённые. И третий – он только принимал звонки. Для начальства. Для полковника, в частности.
Звонил, разумеется, последний.
– Да, – сказал я.
– Доброе утро. Что случилось?
В голосе полковника не было ровным счётом никаких эмоций. При разговоре с ней у меня нередко создавалось впечатление, что я общаюсь с компьютером. С очень умным компьютером, который понимает всё, что я говорю.
– Я очень плохо спал.
– Убедительная причина, с этим очень трудно поспорить, – проговорила она так же бесстрастно. – Поднимись ко мне, Брайан. Мне нужно сказать тебе пару слов.
– По поводу опоздания?
– Мы с тобой уже вышли из того возраста, когда за опоздание ставят в угол, – сообщила мне полковник. – Я жду тебя. До встречи.
За всё время работы я услышал, по меньшей мере, сотню разных вариантов того, как полковник появилась в нашей организации и чем она занималась до этого. Говорили, что она служила в израильской армии, сотрудничала с иранскими властями, была секретным корреспондентом по арабским делам в Дамаске… в общем, обыкновенные фантазии арабистов – на своё воображение они жалуются редко. Правдой во всём этом было, пожалуй, только одно – все мы знали о полковнике очень и очень мало.
Звали её странным (но всё же красивым) именем Эсмеральда. Она была невысокой и немного полноватой брюнеткой лет тридцати-тридцати-пяти (выглядела она хорошо, и поэтому определить возраст было довольно-таки проблематично) и тёмными, почти чёрными глазами, одна мысль о которых вызывала прямо-таки священный страх у всех сотрудников. И я не был исключением. Взгляд полковника не мог выдержать никто – все инстинктивно отводили глаза, так как порой казалось, что она умеет читать мысли.
Свою первую встречу с полковником я, наверное, запомню на всю жизнь. Когда я вошёл в её офис с папкой в руках, где помимо всех прочих ненужных документов был мой диплом (востоковед-арабист, журналист и дипломат – и всю картину портила только одна оценка "хорошо" – за устный экзамен по арабскому языку) и рекомендация одного из моих профессоров, было восемь утра. Полковник пила кофе.
Я сразу понял, что пришёл не совсем вовремя – и моя уверенность в духе "я всё смогу, это моя карьера, мои деньги, моя самореализация и моё будущее" испарилась в одно мгновение.
– Отличный диплом, – прокомментировала полковник, просмотрев документы, и спросила у меня по-арабски: – Расскажите мне об иранской революции 1979 года, Брайан.
– По-арабски? – уточнил я осторожно.
– Да. По-арабски.
И полковник приняла выжидающую позу, скрестив руки на груди.
Я не был суеверным человеком и никогда не верил в приметы. Но закон подлости, видимо, существует сам по себе, вне зависимости от того, верим мы в него или нет.
Иначе чем объяснить тот факт, что на злосчастном экзамене по арабскому мне задали именно этот вопрос, и я получил не своё обычное "отлично", а только "хорошо"?
Ещё тогда я проклял Хомейни и всё, что с ним связано. На родном языке я мог бы часами говорить об иранской революции, это было темой одной из моих курсовых работ… но говорить по-арабски я не мог. Нет, не подумайте, умел – но просто не мог. Полковник наблюдала за моими стараниями минут десять, после чего переменила тему – и я довольно-таки живо (разумеется, уже по-английски) рассказал о западном влиянии в богатых нефтью странах Персидского залива.
– Хорошо, – подытожила полковник. – Вы можете идти.
Я покинул офис полковника в расстроенных чувствах. Кому нужен арабист, который не может связать двух слов по-арабски? Читать и переводить может даже обезьяна, а я должен уметь говорить. Причём говорить свободно. Больше всего мне было стыдно даже не за себя – мне было стыдно перед своим профессором, который чуть ли не каждый день называл меня самым талантливым студентом Гарвардского университета и написал для меня отличную рекомендацию. Не то чтобы я упал духом (разве что чуть-чуть) – но воображение моё рисовало мне ужасные картины. Я всю жизнь буду работать официантом или таксистом. А если и буду иметь отношение к арабистике, то ограничусь созданием карикатур, срисованных с наиболее ярких личностей Ближнего Востока. А эти карикатуры будут публиковаться в какой-нибудь бульварной газетёнке. Может, и напишу пару статей. Той же направленности. А что насчёт дипломатии… да это вообще смешно. Я буду применять свои дипломатические таланты для того, чтобы мирить своих не в меру темпераментных соседей (разумеется, денег на нормальную квартиру у меня не будет – и я буду жить в крошечной комнатушке в самом поганом районе Нью-Йорка).
Полковник позвонила мне около одиннадцати вечера. Я как раз отложил книгу и выключил ночник, подумав о том, что завтра отправлюсь на поиски той самой бульварной газетёнки.
– Я не разбудила вас, Брайан? – спросила полковник чрезвычайно бодрым голосом. – В любом случае, вам придётся отвыкать от семи часов сна. Кроме обычной работы, мы занимаемся и научной. Переводами и подготовкой статей. У нас очень плотный график. Но я уверена, вам понравится.
– Садись, – указала на кресло полковник, не отрывая взгляда от экрана компьютера.
– Пару секунд. Я кое-что закончу.
Такое начало разговора было для меня более чем привычным. Полковник приглашала меня сесть и "пару секунд", которые на поверку оказывались четвертью часа, заканчивала печатать электронное письмо.
Всегда недолюбливал электронную почту…
– Кури, – снова заговорила полковник. – Только сделай одолжение – не стряхивай пепел на ковёр.
Она оторвалась от компьютера и повернулась в кресле ко мне.
– Ну, что же ты не куришь? Ведь из-за меня ты даже не допил кофе.
– Я допью. Потом, – коротко ответил я.
– Тогда – к делу.
И полковник отдала мне несколько тонких папок. В таких обыкновенно хранились планы статей или же материал для перевода.
– Это следует закончить через пару недель, – сказала она и, заметив, что моё лицо слегка вытягивается от удивления, добавила: – Крайний срок – семнадцать дней. Не больше.
– Какое… приятное начало недели, – натянуто улыбнулся я, пролистывая страницу за страницей.
– Любимая работа должна приносить удовольствие в любой день недели, – заметила полковник – и отбила у меня охоту спорить.
Следующие полтора месяца для меня не существовало ничего, кроме сигарет и кофе.
Домашний телефон неизменно отвечал: "А не оставить ли тебе сообщение, приятель?
Если я не отвечаю – значит, это единственный выход". Сотовый был включён только в рабочее время. Вот что-что, а работать у меня всегда получалось хорошо. Листы в папке стремительно таяли. И, наконец, настал день, когда я (хотя это скорее напоминало половину меня) отдал полковнику отчёт о проделанной работе.