Я научилась видеть разницу между объяснением и оправданием. Критикой и отрицанием. Пониманием и позволением. Потому что я знаю, что круг – это не вся миска.
Принимать себя неидеальной – большая внутренняя работа.
Иногда я поступаю «как получается»: кричу на детей, обвиняю их, потом переживаю, где могу – исправляюсь, но не всегда. Лет через пять-десять на меня точно выльется: «Ты во всем виновата»; «Ты никогда меня не любила»; «Ты поступила неправильно» – и прочие болячки. И я уже внутренне готовлюсь. Раньше казалось, что надо просто признать и попросить прощения за все то, что не получилось. Но потом пришло понимание, каких сил требует рывок со стартовой позиции на уровень родительства, на который я вышла. И, принимая обиду ребенка, я не хочу обесценивать этот свой внутренний труд.
Эстафета принята. Долго было обидно, почему родители не каются и не посыпают голову пеплом в ответ на мои обвинения. Ведь не бывает идеальных семей, и я, как положено каждому ребенку, выросла с собственным багажом обид. А теперь я увидела ее, эту эстафету. Мой отец родился в колонии, бабушка сидела «двадцатку» как жена расстрелянного врага народа. Мама рассказывала, что бабушка ее часто поколачивала. Дети войны со всеми их травмами и анамнезами на фоне своего времени и своей эпохи были подвижниками: поступали вопреки нормам и согласно тому, во что верили. Они дали нам свободу, в том числе и свободу обижаться и отвергать. Многие ли могут похвастаться свободой отвергнуть родителей и не поплатиться за это? А они – мои мама и папа – остались рядом, несмотря на много лет обид с моей стороны.
Не было идеально. И я не идеальный родитель. Просто стало понятно, сколько мужества требуется, чтобы дать своему ребенку право сбыться, даже если при этом он отвергает тебя. Стало ясно, сколько убежденности и веры нужно, чтобы позволить ребенку поступать по-своему из уважения к его собственному пути, даже если это причиняет родителю боль. Вот она, обратная сторона родительской «клятвы верности» – дать и не вымогать в ответ признание и благодарность.
Мама и папа, если вы это читаете – я вас люблю. Если не читаете – тоже люблю. И теперь – вижу. Спасибо за это вам.
Детям
– Что же ты плачешь, такая большая и сильная мама?
– Потому что я живая, моя девочка.
Маленькая отважная девочка… Какая бы вялая и болотистая депрессуха ни одолевала меня – даже в самые трясинные минуты, когда мир слякотен и надтреснут в мороке жалости к себе, а я рычу лицом в подушку от усталости, злости и бессилия или, как волк в клетке, выхаживаю километры по комнате, – я заглядываю в два ужасно знакомых сине-серых глаза, они смотрят в меня серьезно и изучающе, а потом… улыбаются.
Мама плачет, мама смешная, маму можно схватить за нос теплой пухлой ручкой. Что ты плачешь, мама, разве это горе? Вот смотри, можно заграбастать ложку и лупасить по столу. Смотри – громко, смешно, здорово! А если ты поднесешь меня к окну, то можно бить ладошкой по стеклу. Знаешь какое оно холодное? Ого! А в ванной, мамочка, такая огромная красная божья коровка. Она плавает, представляешь? А я за ней, вот это да! Ты вчера коробку открывала, а она как зарычит! Огромная страшная громкая коробка рычала, а ты не плакала, мам. Ты меня от нее спасла. Так что же ты плачешь, такая большая и сильная мама?
Дети учат.
Тревога, неуверенность, страх, откат, «что ты как маленькая?» – все это скачок развития, выход на новый уровень. Это страх перед прыжком в неизвестное будущее.
Взрослая Я не говорит себе: «Что ты как маленькая?» Взрослая Я знает, что это – цена рывка.
После каждого скачка развития наступает откат в незрелость, страх и потребность в поддержке. Это – адреналин после прыжка в неизвестность.
Взрослая Я говорит себе: «Все получится. Ты справишься». Взрослая Я идет к близким и делится страхами.
Искренность нужна так же, как любовь и принятие. Будь безусловной, пока можешь. Будь честной, когда не можешь.
Взрослая Я прощает.
Говори «я» и «хочу» и «не хочу». Будь прямой. Проси. Говори: «Мне больно», – а не «Так не ведут себя, если любят человека». Говори: «Я зла как черт», – а не «Неужели так трудно было позвонить?». Нас генетически тошнит от поучений и обвинений.