В дверном проеме по другую сторону улицы возник темный женский силуэт.
– Эдвард! Эдвард!
Это ЕГО МАТЬ.
– Эдвард, иди домой сейчас же! Живо…
Мальчик заморгал за толстыми стеклами очков. Он услышал шум самолета – не самолетика из недавней игры, а самого настоящего самолета. Снова прислушался – да там целая эскадрилья, не меньше, и еще громче звучит выматывающе знакомый вой сирены воздушной тревоги.
Мальчик уставился в сторону дверного проема. Мать размахивала руками, кричала – надо торопиться, выбирайся оттуда немедленно, бежим в бомбоубежище! На ней было черное шерстяное пальто – то самое, что она раньше надевала только на свадьбы, похороны да в церковь… ну а теперь – только во время воздушной тревоги.
– Единственное мое дорогое пальто, – не единожды слышал мальчик. – Что ж, верно, придется меня в нем и схоронить.
Мальчик посмотрел на зажатый в руке игрушечный самолетик, потом – снова вверх, в небо. Настоящие самолеты приближались, и среди них – ни единого британского «истребителя». Он разжал пальцы, и игрушка упала на пол; там, где она приземлилась, с голых досок пола поднялось облачко пыли. Ощутив беспокойство, он отвернулся от окна, уже готовый сбежать вниз по ступенькам.
Время остановилось, задержало дыхание – и стремительно ринулось вперед. В голове мальчика гремел и грохотал конец света; его отшвырнуло на содрогающийся пол, вслед полетели, раскалываясь в воздухе, еще оставшиеся стекла.
Когда Эдвард открыл глаза – решил: он, должно быть, в раю.
Сел. Поморгал. Да нет, он все еще в комнате на втором этаже. Оказывается, и двигаться может. Все тело болело, однако, похоже, он ничего не сломал. Выдавил из себя слабый, хрипловатый смешок. Он жив.
Он выжил.
Мокрое лицо чесалось, жгло и щипало. Мальчик потер его – как наждак на ощупь, шершавое, исцарапанное. Отнял от лица руку, посмотрел. На руке – кровь. Лицо изрезало разлетевшимися осколками.
Бросился к жалким остаткам окна – закричать, порадовать мать, пускай за него не беспокоится.
Матери не было.
Была только груда развалин на месте, где только что стоял дом да высовывался зажатый между обломками воротник черного пальто.
Не в силах шелохнуться, Эдвард смотрел, начиная постигать смысл случившегося. Глаза наполнились слезами, слезы потекли по щекам, смешались с кровью.
Мамы больше нет. Умерла.
Изнутри поднималась волна горя – темного, бурлящего, ядовитого. Мальчик то кричал, то всхлипывал, то вновь кричал, в крике пытаясь выплеснуть в мир свое отчаяние. Кричал и кричал – так, словно не остановится уже никогда.
Свет надежды у них в глазах
Ева Паркинс отлично знала, что на свете есть немало вещей и пострашнее темноты. Но это вовсе не означало, что она обожает мрак.
Или что когда-нибудь научится его любить.
Станция метро постепенно становилась привычнее собственной спальни. Целый месяц – одно и то же. Каждую ночь она лежала, дрожа, на платформе, завернувшись в одеяло, бок о бок с совершенно незнакомыми людьми. Их фигуры на растресканном полу, у стены, облицованной фаянсовыми плитками, напоминали трупы, штабелями сложенные в мертвецкой. И каждый молился: пусть сегодня бомбардировщики люфтваффе промахнутся, пусть зенитным батареям противовоздушной обороны повезет, и каждый надеялся: а вдруг Королевским ВВС удалось удачно отбомбиться сегодня днем там, за Ла-Маншем, удалось сократить число немецких самолетов? Только бы никто не погиб, хотя бы – никто из них. И только бы наутро еще существовал их город.
Она окинула взглядом людские ряды. Подумала: должно быть, здесь, рядом с ней, на платформе собрались все живые. Молодые и старые, худые и толстые, разные прочие, и на всех лицах застыла одна и та же усталость и опустошенность.
Кто-то пытается петь – несколько строчек припева «Белых скал Дувра», – чтоб поддержать боевой дух. Очень скоро большинство голосов умолкает.
– Никогда не забуду – я их повстречал…
Одинокий голос продолжает и продолжает, становится сильнее, эхом отдается от холодных стен, разносится по тоннелю.
– …Тех, кто нас защищал в небесах…
Другие присоединяются к поющему, голоса их крепнут, силятся звучать громче, но нет, они по-прежнему слабы и измучены.
– Пусть тьма царила, но я увидал свет надежды у них в глазах…
Голоса затихли. Больше никто не шелохнулся.
Снаружи, с неба люди расслышали шум моторов. Что это значит – понимал каждый, и уверенность только подтверждал нарастающий гром орудий противовоздушной обороны, загрохотавших в ответ на рев в вышине.