И только во время пятого визита Клодий затронул тему трофеев и дележа Лукуллом добычи.
— Несчастный скряга! — не очень внятно произнес Клодий.
— Э-э? — спросил Силий, навострив уши.
— Да мой уважаемый зять Лукулл. Всучил такому войску, как вы, парни, жалкие гроши. Тридцать тысяч сестерциев каждому, когда в Тигранокерте было восемь тысяч талантов!
— Он нас обделил? — поразился Корнифиций. — Он всегда говорил, что предпочитает делить трофеи сразу после сражения, а не после своего триумфа, чтобы казначейство не могло нас обмануть!
— Он хочет, чтобы вы так думали, — сказал Клодий, проливая вино из чаши. — Вы знаете арифметику?
— Арифметику?
— Ну, складывать, вычитать, умножать и делить числа.
— А-а, немного, — сказал Силий, не желая показаться неграмотным.
— Одно из преимуществ наличия собственного преподавателя, когда ты маленький, — тебя учат решать задачи, решать, решать. И тебя больно секут, если не можешь решить задачу! — пьяно хихикал Клодий. — Я вот сел и сделал несколько расчетов, например умножил таланты на добрые, старые римские сестерции, потом разделил их на пятнадцать тысяч. И могу сказать тебе, Марк Силий, что люди в твоих двух легионах должны были получить в десять раз больше каждый! Эта высокомерная, кичливая дырка от задницы — мой зятек — вышел на ту рыночную площадь с видом щедрого начальника, а сам сунул кулак в задницу каждого фимбрийца! — Клодий с силой хлопнул кулаком по ладони левой руки. — Слышите? Это еще что по сравнению с кулаком Лукулла в ваших задницах!
Они поверили ему. Не только потому, что хотели верить, но и потому, что он говорил это с невероятной уверенностью. А потом стал быстро сыпать цифрами — перечислял случаи казнокрадства Лукулла с тех пор, как он шесть лет назад перебрался на Восток, еще до того, как фимбрийцы перешли под его командование. Как человек, который так много знал, мог ошибиться? Силий и Корнифиций верили ему.
После этого было уже совсем легко. Пока фимбрийцы буйствовали всю зиму в Тигранокерте, Публий Клодий шептал в уши их центурионов, центурионы шептали в уши рядовым, а рядовые шептали в уши всадникам Галатии. Некоторые оставили своих женщин в Амисе, и, когда два киликийских легиона под командованием Сорнатия и Фабия Адриана пришли из Амиса в Зелу, женщины потянулись за ними, как всегда делают женщины солдат. Грамотных практически не было, и все же слух распространился из Тигранокерта до Понта: Лукулл систематически обманывает свою армию, лишая солдат справедливой доли трофеев! И никто из рядовых солдат даже не подумал проверить расчеты Клодия. Они предпочитали верить в то, что их обманывают. В мыслях они уже получили в десять раз больше того, что обещал им Лукулл. Кроме того, ведь Клодий — такой умный! Он не может ошибиться ни в арифметике, ни в статистике. Все, что говорил Клодий, конечно, было правдой. Умный Клодий. Он знал секрет демагогии: говори людям то, что они больше всего хотят слышать, и никогда не говори им того, чего они слышать не хотят.
А тем временем Лукулл, помимо редких манускриптов и малолетних девочек, занимался делом. Он побывал в Сирии и отослал всех греков обратно домой. Южная империя Тиграна распадалась, и Лукулл хотел быть уверенным, что Рим наследует все. Ибо имелся еще третий восточный царь, который представлял угрозу Риму, — царь парфян Фраат. В свое время Сулла заключил с его отцом договор, согласно которому территория западнее Евфрата отходила к Риму, а восточнее Евфрата — к парфянам.
Когда Лукулл продал парфянам тридцать миллионов медимнов пшеницы, которую он нашел в Тигранокерте, он сделал это только для того, чтобы пшеница не досталась армянам. И когда баржа за баржей поплыли по Тигру к Месопотамии и Парфянскому царству, царь Фраат прислал письмо, в котором предлагал продлить договор на старых условиях: все, что лежит к западу от Евфрата, будет принадлежать Риму, а все, что восточнее Евфрата, — царю Фраату. Потом Лукулл узнал, что Фраат также договаривается с Тиграном, который обещает вернуть те семьдесят долин в северной части Мидии Атропатены в обмен на помощь парфян против Рима. Эти восточные цари — хитрые бестии, им нельзя верить. У них были свои, восточные ценности, а моральные ценности Запада для них — это песок.