– Вам не нравится, что здесь все белое? – спросила она, чтобы как-то увернуться от этого взгляда и от этого направленного на нее внимания. – Ну, повесьте тогда картины. Или не знаю что… Ковры!
– А помните, вы ужасно старались смутить меня своим нахальством? – спросил он.
Конечно, она помнила.
– Нет, – сказала Белка. – Каким это нахальством?
– А давайте я отвечу вам тем же?
Что можно было на это сказать?
– Попробуйте, – усмехнулась она.
– Оставайтесь здесь. Все это на меня свалилось слишком неожиданно, и я никак не соображу, что с этим делать. А с вами мы это живо решим. Вы же сами спрашивали про квартиру для понравившейся мне девушки. Вот она, эта квартира. Оставайтесь здесь, Белла.
– Я вам, значит, понравилась?
Она не была бы собой, если бы не спросила!
– Да, – кивнул он.
Кивнул с таким выражением, как будто она поинтересовалась, пьет ли он кофе по утрам, или чем-нибудь еще в таком роде. Чем-нибудь само собой разумеющимся.
– А что значит «оставайтесь»? – не унималась Белка. – Вы меня здесь запрете, чтобы я размышляла над обустройством вашего быта?
– Я вас не запру. – Кирилл улыбнулся. С ума сойдешь от такой ямочки на щеке! Впрочем, Белка с ума сходить не собиралась. – Вы просто поможете мне понять, можно ли сделать все это приемлемым для счастья.
Никогда в жизни Белка не оценивала что-либо в таких категориях, как приемлемость для счастья. Она была уверена, что счастье возникает у человека внутри и любые внешние обстоятельства мало чем могут помочь в его возникновении. Хотя помешать могут, конечно.
«А жену свою ты об этом не хочешь расспросить?» – вертелось у нее на языке.
Но задавать этот вопрос она все же не стала. Мысль о его жене была ей неприятна – вызвала невольное злорадство, и это оказалось не самое радостное чувство, как Белка неожиданно поняла.
Она не знала, что ему сказать. Она ощущала сильнейшее смятение. Может быть, эти стены пробудили в ней то, что духовозвышенные люди называют бурей чувств, и Кирилл просто попал в сердцевину этой бури?
Как бы там ни было, губы ее застыли, будто приморозились, и так же застыл взгляд, направленный на его лицо.
«Он обаятельный, – в этом своем смятении подумала Белка. – Ну и что?»
Ей не нравилось, категорически не нравилось, что какой-то совершенно посторонний, да что посторонний, просто чужой человек вызывает у нее такие странные чувства! Она не знала, что с ними делать.
Ей показалось, что и он тоже не знает – растерянность мелькнула в его глазах. Но не прошло и мгновения, как он сделал шаг, потом еще один – и Белка поняла, что его руки уже касаются ее плеч. И касаются, и обнимают, и притягивают к себе. И у нее голова от этого кружится, ей приятны прикосновения его рук, его щеки с ямочкой – к ее щеке, его губ – к ее губам…
Да, уже в следующую минуту они самозабвенно целовались, и понятно было, что это нравится обоим.
– Неожиданно все это, – сказал Кирилл, отрываясь от Белкиных губ.
– Точно, – согласилась она.
Как быстро, как непредсказуемо меняются чувства, когда ими руководит взаимное влечение! Смятение прошло, странность прошла, смущение прошло – Белка и Кирилл смотрели теперь друг на друга с одним лишь весельем. У него веселье прямо-таки выпрыгивало из глаз чертиками, которые проваливались потом в эту его замечательную ямочку на щеке. Как обстоит дело с ее собственными глазами, Белка, разумеется, не видела, но могла предположить, что в них веселые чертики пляшут тоже.
И это было достаточной причиной для того, чтобы они оказались рядом с белым диваном, стоящим в белом алькове, и принялись раздевать друг друга нетерпеливо и неторопливо. Да, неторопливость удивительным образом была частью их общего нетерпения.
Диван раздвигался каким-то хитрым способом. Белке пришлось подождать, пока Кирилл разберется, как это сделать. Ей даже холодно стало, потому что ее кружевное платьице уже валялось на полу рядом с его брюками и рубашкой. Но вот он наконец разложил диван, и ей сразу же перестало быть холодно.
Он оказался очень приятным на ощупь – не диван, а Кирилл. Он будоражил, волновал, в нем было обещание: ничего не кончится, дальше будет только лучше!
Кирилл лег на спину и посадил Белку себе на живот. Это ей понравилось, а он как будто бы и знал, что ей это понравится.
Ему же самому это не просто нравилось, а доставляло, кажется, огромное удовольствие. Живот его вздрагивал между Белкиными коленями, под всем ее телом. Каждому ее движению Кирилл отвечал каким-нибудь своим движением.
Она много знала о мужчинах, об их тайных желаниях и явных стремлениях, и это знание давно уже преобразовалось в ней таким образом, что ей не приходилось задумываться, что им понравится или не понравится в любом ее поступке, движении, улыбке, поцелуе. Она понимала все это легко, без размышлений и сомневалась даже, должна ли такая ее догадливость называться интуицией. Интуиция казалась ей чем-то более тонким, сложным и трудноуловимым, чем то простое понимание мужской природы, которое она за собой знала.