Фадо действительно радовалась и улыбалась: ее больше не раздражали соседи, пропадающий интернет, громкие диалоги в турецких сериалах, которые так любила Айна апа. А все, наверное, потому, что она, сама того не заметив, влюбилась в Айрата. Он казался ей спокойным, мудрым и, несмотря на возраст, добрым. Рядом с ним доброй становилась и она. Ей нравилось, что он внимательно слушает и всегда с ней соглашается. «У него хватает мозгов признать, что неправ, он – не эго промеж яиц… и очень даже симпатичный, глаза хорошие. Правда, низковат, но, кажется, впервые, это единственный недостаток, – думала ночами женщина, пока лежала в кровати, которую отец соорудил малышке Фадошке на вырост. – Интересно, что сказал бы папа, если бы был жив? Айрат бы ему понравился. Точно понравился бы. Айрат и маме понравится. Как оформим сделку, надо маме сказать, чтобы накрыла стол. Позову Айрата отметить, заодно и познакомлю».
В назначенный день квартиру оформили на Айрата. После нотариуса они приехали в новое жилье, зашли внутрь. Фадо, воспитанная в казахских традициях, даже прихватила с собой конфеты и у порога сделала шашу[53], чем удивила мужчину. Она и сама смутилась от громкого стука падающих на пол карамелек. Айрат поднял одну из них, закинул в рот, подмигнул женщине – и исчез за дверью в спальню. Послышался звук открывающихся шкафов. Фадо так и осталась стоять у порога, не смея зайти внутрь без приглашения, и сжимала в руках пустой пакет из-под карамелек.
Айрат между тем появился в гостиной, плюхнулся на диван и вдруг заметил игрушку – ежика, забытого в серванте. Вытащил его, рассмотрел и протянул Фадо:
– Это подарок тебе! При первом знакомстве ты была один в один колючий еж, а потом оказалась мягкой, как эта игрушка.
Фадуа раскраснелась и приняла подарок. Айрат подошел так близко, что она не знала, куда деть глаза. Он взял ее за плечи, притянул к себе и трижды поцеловал в щеку. Каждый братский чмок воспринимался влюбленной женщиной словно пощечина.
– Спасибо! Ты очень помогла мне с квартирой, – сказал Айрат и медленно повел ее к двери.
Только шагнув за порог, Фадуа очнулась и успела бросить:
– Я занята. Мне надо идти.
Дверь за ней закрылась.
Фадуа стояла в подъезде, вцепившись в мягкого ежика. Забытая кем-то игрушка казалась единственно материальной вещью в туманном мире ее грез. Женщина не помнила, как вернулась домой, и, только отворив дверь, по запаху бешбармака[54] поняла: она не предупредила мать, что вернется одна. Фадуа молча прошла в свою комнату, кинула ежика на кровать, вытащила из шкафа первую попавшуюся мятую футболку, трико и, переодевшись, бессильно осела на пол.
«Я думала на балкон вынести кухню, в гостиной поставить стенку – и была бы нормальная детская на десять квадратов, – горько размышляла она. – А он не пустил дальше порога». На глаза от несправедливости навернулись слезы. «Почему Бог не дает мне женского счастья? Чем я хуже всех женщин планеты?»
За дверью тоже стало тихо. «Мама упала в обморок? – раздраженно подумала Фадуа. – Не пойду спасать. С ней все нормально. Она всех нас переживет. Могу я, в конце концов, хотя бы страдать, не думая о других?»
Айна апа прекратила нарезать казы[55]. Когда дочь захлопнула дверь в свою комнату, мать поняла, что он не пришел. Опустилась на табуретку. На нее будто бы разом навалилась усталость, которую она не чувствовала с самого утра, пока жарила тещин язык из баклажанов, тазик бауырсаков[56], рубила мелкими кубиками винегрет, отваривала мясо и резала соломкой овощи для фунчозы. Стало больно за ту, которая страдала в одиночестве, за Фадошу, крошечную малышку, которую молодая Айна прижимала к груди, не в силах налюбоваться на задорно вздернутый носик. Старушка зарыдала в голос, прижав ко рту скомканное кухонное полотенце, чтобы заглушить звуки: «Нельзя показывать слез дочери, совсем испугается, совсем опустит руки», – принялась она судорожно вытирать со щек мокрые следы.
Эти слезы были мольбой Аллаху о прощении.
Была у Айна апа тайна, которая вконец иссушила ее сердце. Об этом знали только они вдвоем с Фадуа, но никогда не обсуждали: ни в пылу гнева, ни в эйфории добрососедства, ни в минуты женского доверия. Словно той истории не существовало. Не счесть, сколько раз Айна апа, скучая по внукам, представляла, что уже лет пятнадцать могла бы жить под одной крышей с внуком или с внучкой от Фадоши.
«Четырнадцать лет исполнилось бы в сентябре. И это мальчик, Дева по гороскопу», – ответила бы Фадуа, если бы слышала мысли матери.
53
Шашу – казахский национальный обычай; во время торжества в доме разбрасываются сладости.