— Как вы отыскиваете тех, кого называете «актерами»?
— После выхода «Женских церемоний» я получила множество запросов от добровольных кандидатов — в виде писем, направленных моему издателю. Какое-то время я давала небольшие объявления в «Либерасьон», потом время от времени — в других местах. Были также уже упомянутые мною «прослушивания», которые я устраивала вместе с моими подругами; между нами происходил также обмен информацией, предоставление кандидатур «напрокат»…
— По каким критериям производится отбор? Я полагаю, ваши актеры всегда молоды и красивы?
— Да, разумеется, но одного этого недостаточно. Если речь идет просто о ком-то любопытном, оказавшемся у меня случайно, он меня не интересует, как бы красив он ни был! Нужно, чтобы я чувствовала его страсть, волнение, решительную готовность если не ко всем, то к очень многим вещам. Не слишком молодые и не слишком хорошо сложенные также могут быть признаны подходящими. Молодые, красивые и одновременно «верующие» — вот идеал. Но все же уточню: я менее требовательна, если мне нужен какой-то определенный состав участников и если я знаю, что вижу их в первый и последний раз.
— Если сравнить с рассказами Катрин Милле, какова специфика тех церемоний, которые вы устраиваете?
— Как я уже говорила, нас обвиняли именно в нашей манере разделять, в какой-то степени, сексуальное и чувствительное, что обычно не принято делать. За исключением этого, мы — прямая противоположность друг другу. Катрин Милле хочет видеть себя «женщиной-объектом», которую используют без всяких церемоний, без вступлений, сразу же, по прямому назначению, если можно так выразиться. Я же вижу себя «женщиной-субъектом», главным действующим лицом в игре, с ее медленным развертыванием, с преамбулами, с обрамлением желаний, перемещением сексуальности… Грубо говоря, в рассказах Катрин Милле «трахаются», на моих церемониях «не трахаются» или делают это редко — не в этом цель. Мне кажется, все это вытекает из того, о чем я говорила раньше.
— Чтобы обострить желание?
— Да, конечно, но еще и для того, чтобы избежать досадной, на мой взгляд (и не только на мой) банальности. Возьмем, к примеру, язык: он с юмором вводит шаблонные выражения в обиход участников оргий, полагая их, с полным на то основанием, частью общего достояния. Я их не использую. Почему? Чтобы они, внезапно возникнув, сохранили все свое разрушительное могущество и изначальный смысл. Катрин Милле охотно использует слово «жопа», непринужденно и спонтанно (при обозначении органа и действия); я — нет: если вдруг во время моих церемоний оно произносится, что бывает крайне редко, это вызывает шок, так же как и обращение на «ты», тогда как я в основном обращаюсь ко всем на «вы», или употребление непристойных выражений — тогда как я использую правильный и даже слегка чопорный язык. Одним словом, речь идет о профанации.
— Все, что вы говорите, означает, что сексуальность для вас — это чистая конструкция воображения…
— И да, и нет. Есть не только символ, видимость. Есть еще и реальность, которая возбуждает нас, странных людей: пощечина — это пощечина, удар кнута — это удар кнута, который может причинить сильную боль, каблук, вонзающийся в плоть — это настоящий острый каблук, борьба — это не притворство. Однако все это находится в обрамлении искусственно созданной драматизации.
— Вы часто используете слова, которые относятся к религиозной сфере.
— Да: речь идет о религии без трансцендентальности; я пытаюсь вновь напитать ощущением святости и тайны ту область, которая уже давно его лишилась: мода тут ни при чем…
— Говорили, что книга Катрин Милле пробуждает в памяти минувшую эпоху 70-х. Что вы думаете о ее взгляде на то время?
— Он представляется мне справедливым, насколько я могу об этом судить. Я побывала как минимум однажды во всех тех местах, которые она описывает, открытых для всех или только для избранных. Некоторые уже исчезли. Я больше не слышу о тех великолепных частных вечеринках, где можно было в свое удовольствие предаваться эйфории физического слияния. Или, может быть, я плохо осведомлена.
— Почему так произошло?
— Сложно сказать… Прежнее поколение состарилось, остепенилось. Некоторые выдающиеся фигуры той эпохи уже мертвы, как тот распорядитель парижских оргий, владелец необыкновенной виллы, хорошо известной в эпоху непрерывных сексуальных развлечений, находящейся в долине Шеврез, окруженной высокими стенами, похожей на пещеру у подножия каменистого откоса горы. Одна из ее стен была стеклянной, и сквозь нее можно было видеть, как резвятся приглашенные в бассейне. Кроме необходимых диванов, там была необычная мебель — кресло из оленьих рогов, предоставленное Кокто, и еще, кажется, гинекологический стол и исповедальня. Другие, кто устраивал подобные вечеринки в просторных апартаментах, пресытились; они переженились, завели детей… Ничего не поделаешь — такова жизнь!