Письмо было коротким. В основном о трудностях работы в Берлине. Ничего особенного. Впрочем, ожидать чего-то особенного и не приходится: вся переписка идет через наркомат иностранных дел, а там сидят специальные человеки, которые даже намек на крамолу не пропустят. Но несколько строк, ради которых, может быть, и писалось это письмо, Алексей Максимович прочитал дважды: «Милый, милый Леша, вспомни обо мне как-нибудь в хорошую минуту, глядя на море или на небо звездное, когда оно бархатное, и знай, что я тебя крепко, преданно люблю с великой верой в тебя и ничего, кроме хорошего, не хочу помнить».
Прочитав, Алексей Максимович тяжело поднялся, подошел к барьеру террасы и несколько минут стоял, вглядываясь в синюю даль, ничего не видя из-за слез, застилающих глаза.
Издали послышался надсадный шум автомобильного мотора, лающие звуки клаксона. Узкая улочка, на которой разъехаться невозможно, извилисто карабкается вверх, где, прижавшись к скале, стоит вилла, снимаемая Горьким, ставшая домом для нескольких беглецов из России.
— Ладно, на сегодня хватит, — махнул он рукой, вытерев глаза платком и высморкавшись в него же. — Похоже, наши едут. Пойдем встречать. Варвара уж и ворота отворила, — добавил он, услыхав скрип и визг не смазываемых петель.
Они спустились во двор.
Автомобиль, хрипя и дергаясь, въезжал в распахнутые ворота.
С задних сидений махали руками и сконфуженно улыбались Екатерина Павловна и незнакомая женщина. На обеих белые платья и соломенные шляпы с искусственными цветами.
Алексей Максимович протянул руку бывшей жене, помогая ей выйти из автомобиля, и, все еще находясь под впечатлением письма Андреевой, трижды расцеловал ее в щеки, приговаривая:
— Рад, душевно рад видеть тебя, Катюша… Ты все такая же — годы тебя не берут… — и повернулся к женщине, продолжающей улыбаться из-под шляпы, закрывающей большую часть ее лица.
— Не узнаешь? — спросила Екатерина Павловна. — А-я-яй! Это же Олимпиада Дмитриевна Черткова! Сам же звал ее… Помоги ж ей выбраться из авто. Экий ты, право! — рассмеялась она. — Совсем одичал тут — на отшибе-то.
— Не ожидал! — воскликнул Алексей Максимович, протягивая руку женщине. — Честное слово, не ожидал вас, Олимпиада Дмитриевна, так скоро! Маша писала, что с визой Москва никак не разберется.
— А я прознала от Маши-то, что Екатерина Павловна к вам собирается… Ну и письмо от вас получила, чтоб, значит, приехала… А насчет виз, так Петр Петрович расстарался. Он человек деловой, у него всякое дело в руках так и горит, так и горит… Вот и собралась… Может, рано приехала? — забеспокоилась она.
— Что вы, голубушка? Очень даже вовремя! А вот и Надюша! — кивнул Алексей Максимович головой в сторону замершей в дверях снохи. — Ей рожать скоро… Двое детей — сами понимаете…
— Да-да! Очень даже понимаю, Алексей Максимыч. Очень понимаю! А Мария Федоровна с Петром-то Петровичем разошлись. Сошлись невенчанные и разошлись, как чужие…
Алексей Максимович покхекал, кося в сторону: эта Липа и раньше говорила все, что в голову взбредет, не заботясь о том, как ее слова воспримут другие. Но в общем и целом — женщина добрая, заботливая и преданная своим хозяевам: вот уж тридцать лет, как с Машей Андреевой — и никаких конфликтов. И в ту пору, когда он, Горький, был вместе с ними. Но как звали ее все Липой, так и продолжают звать, а ей уж без году пять десятков.
Дождался своей очереди и Макс. Он подошел к отцу, виновато улыбаясь.
— Ну, как доехали? Без происшествий? — спросил Алексей Максимович голосом, лишенным всякой теплоты, приобняв сына и похлопав его по спине.
— Нормально, — оживился Макс. — Правда, Липу немного мутило. Ну, я ей таблетку… А так — все хорошо.
— И правда — таблетка очень помогла, — подтвердила Олимпиада Дмитриевна. — Уж больно у вас тут дороги извилистые. Едешь-едешь, едешь-едешь, с одного боку скалы над головой, того и гляди на голову камень свалится, с другого боку пропасть. Жуть так и берет. Эка вы, Алексей Максимыч, куда забрались-то. Здесь молоком-то хоть торгуют? Сколь ехали, ни единой коровы не встретили. Разве что козы по горам скачут. А то как же — дитя и без молока? Или там творогу…
— Все и здесь, как на Капри, имеется, голубушка, — успокоил женщину Алексей Максимович. — И молоко, и творог. Не говоря об овощах и фруктах.
— Да уж — фруктов тут куда ни глянь, то яблоки, то апельсины, то виноград, то еще какие диковины. Не то что у нас на Руси: репа да картошка.
— Ну, это вы зря! — вступился за Россию Горький. — И у нас всякие фрукты растут. А коих не водится, так за границей купить можно.