Новость о том, что в новой радиограмме Паасонен передал информацию о том, что он выступил в парламенте с анализом обстановки на фронтах, так как Гитлер потребовал от финских войск проявить активность на своем участке и хоть как-то помочь окруженной 11-й армии, застала меня в Оредеже. Шли упорные бои с эсэсовцами 2-го танкового корпуса, которые пытались вырваться из мешка и выйти на относительно плотную дорогу, которая казалась им спасением. Я готовил управляемые «сюрпризы» вдоль дороги, как делали в Афгане «духи», на случай прорыва немцев. Но войска 2-й ударной стойко отражали атаки еще сытых немцев. Передав дела Василию Сарову, я поехал в штаб корпуса и домой. Там ждала еще одна новость. О ней можно было не спрашивать: ликующие глаза Хуун все выдали. Саша прислал сообщение о том, что прошел фильтровку и легализировался в пригороде Уппсалы, ну, и прислал письмо Хуун по известному каналу. Вернется – получит выговор! Саша пристроился работать сторожем яхтклуба в Уппсале и подрабатывает в ресторане «Скархольмен» официантом. Я передал всю информацию в Москву, и в тот же день мне приказали прибыть в ГРУ. Основной новостью было то обстоятельство, что доклад Паасонена нашел поддержку у главы парламентского большинства Рамсая. То есть слепая вербовка удалась, получилось изменить мнение действующего министра Финляндии, и это обстоятельство серьезно может повлиять на дальнейший ход событий на Карельском участке нашего и соседнего Карельского фронтов. Маятник истории пришел в движение.
Панфилов принял меня в том же кабинете. Глаза усталые, красные от бессонницы.
– Отставить! – приказал он, отменив мою попытку доложиться по-уставному. – Проходите, садитесь, Максим Петрович, разговор у нас долгий! Зовут меня Алексей Павлович. Пришло время познакомиться по-настоящему, полковник. Расскажите о себе!
– Часть моих воспоминаний, Алексей Павлович, стерта немцами в июле сорок первого.
– Я знаю. Так и не вспомнили ничего?
– Узнал о себе много, от других людей, а память – нет, память не восстановилась. Матери и отца в городе нет, в дом попала бомба. Зацепиться не за что. Отдельные разговоры с сослуживцами по школе ничего не дают. Не помню ничего. Так что все, что происходило до 4 июля 1941 года, знаю только по анкете и автобиографии.
– Ничего страшного, люди, вас знавшие в тот период, характеризуют вас положительно, хотя отмечают, что некоторыми навыками, которыми вы сейчас свободно владеете, вы не обладали. Ну, например, никто не помнит, чтобы вы владели английским языком, но при этом в совершенстве знали финский. Сейчас положение строго наоборот: немного владеете финским, но свободно говорите на английском и немецком. Тем не менее отпечатки пальцев совпадают идеально, роговица тоже, но в ней есть изменения, связанные с контузией. Ряд радужек потемнел. Однако все врачи, которых мы привлекали к этому исследованию, однозначно определяют вас как Иволгина Максима Петровича. Но, собственно, я не об этом. Пусть это удивляет врачей и психологов, мы будем пользоваться этим феноменом. Как вы считаете, вы готовы работать в Швеции?
– Нелегально?
– Да.
– Нет, не готов. И, если честно, не хочу уходить с фронта. Мне кажется, что я нужнее на своем месте: фронтовая разведка, проведение фронтовых операций – чем при сборе информации по вероятному противнику, тем более в нейтральной стране.