Пожилой мужчина, лицо которого все также скрывала медицинская маска, рассмеялся.
– Не упрямься, ешь, – произнес он, протягивая ко рту девушки хаси – палочки для еды – с зажатым в них кусочком моркови.
Хитоми никак не отреагировала.
– Ешь, – уже тверже произнес старик.
В голосе появилась угроза. От колючего взгляда хотелось съежиться и спрятаться под одеялом.
– Ешь или я стану кормить принудительно через вставленный в горло шланг. Но вряд ли тебе понравится такой способ…
Не давая девушке опомниться, мужчина приблизил хаси к ее рту и слегка надавил на нижнюю губу.
«Я не хочу терпеть боль, терпеть издевательства… Я не выдержу… не смогу…не смогу…» – пронеслось в голове Хитоми.
Вспомнились измывательства мужчины в татуировках, и от этого стало жутко. Боязнь новых мучений пробудилась с новой силой. Описанная доктором угроза подействовала, сломив сопротивление и без того запуганной девушки. В очередной раз, поддавшись страху и наступив на гордость, пришлось нехотя открыть рот.
Девушка неспешно пережевывала порцию разваренного риса, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. Ситуация все больше походила на сюрреалистический фильм ужасов, в котором ей отведена главная роль. И ничего с этим не сделать: ни спрятаться, ни убежать…
– Вот и молодец…
Старик улыбнулся и вытер салфеткой губы подопечной.
– Теперь отдыхай, – добавил он и направился к следующей девушке.
Оставшись в одиночестве, Хитоми закрыла глаза. В горле появился комок, отчего даже дышать стало больно. Девушка дала волю слезам. Два горячих соленных ручья с привкусом горечи потекли по щекам пленницы. Но облегчение так и не наступило.
Неизвестность тревожила и угнетала. Выжить любой ценой ради призрачной надежды на спасение хотелось все меньше. На смену желанию бороться до конца, пришло другое – умереть…
Часы тянулись медленно и однообразно. Отслеживать их позволяли ежедневные приходы старика. Он заносил еду, проверял самочувствие и то, как заживает культя.
Обращался пожилой мужчина подчеркнуто вежливо. Часто говорил ласковые слова. Да и вел себя предельно аккуратно. Вот только в заботе и нежности, которыми «доктор» окружал своих «пациенток», Хитоми ощущала некую странность. Правда, долго не могла понять, в чем конкретно она заключалась. Так продолжалось до тех пор, пока девушку не осенило. Произошло все в один из визитов старика, когда тот погладил ее по голове за примерное поведение.
Казалось бы, ничего особенного, обычный жест. Но то, как его сделал мужчина, больше походило на поглаживание кошки или собаки. Тотчас всплыло в памяти обращение «зверюшка», каким ее наградил татуированный надсмотрщик.
«Значит, я и для него всего лишь домашний питомец, с которым просто приятно провести время и не более…» – сделала грустный вывод Хитоми.
Теперь даже от показной доброты старика на душе становилось тошно, и его приходы раздражали. А еще появилась ненависть, впоследствии переросшее в презрение. Хитоми хотелось, чтобы доктор это почувствовал.
Со временем швы сняли. Зажившая культя перестала чесаться. Но девушек по-прежнему держали зафиксированными к изголовьям кроватей. Похоже, доктор и надсмотрщики всерьез опасались повторения суицида кого-то из девушек.
Измученная нервными потрясениями девушка замкнулась.
Не старалась найти ответы на всевозможные «зачем?» и «почему?». Что-то сломалось в ее сознании и душе. Будущее стало безразлично. Дальнейшая судьба не волновала. А она вырисовывалась все мрачнее и печальнее.
Периодически по указанию доктора кого-то из девушек уводили, но возвращались они уже с недостающей очередной конечностью. Не избежала этой участи и сама Хитоми.
Новые ампутации вызывали каждый раз сильнейший стресс. И девушки все чаще срывались в безмолвные истерики. Может поэтому сознание пленниц держали в искусственном дурмане.
Однако превращать своих подопечных в конченых наркоманок в планы старика не входило и между дурманящими уколами делались паузы, чтобы не вызвать привыкание к препарату.