С яростным криком безумца Кейн пустился за ними в погоню. Не думая об опасности, он нагнал их. Слишком долго охотились за ним шакалы — раненый лев вернулся, чтобы убивать.
Стандорн терял драгоценные секунды, накручивая ручку арбалета. Реакция у него была плохой, товарищи оставили его одного. Когда же он, наконец, отбросил бесполезное оружие, то не успел схватиться за меч. Адский клинок Кейна рассек его почти надвое.
Остальные даже не пробовали противостоять стремительному натиску разбойника. Лихорадочно спасаясь от воющего демона, Натиос прыгнул, неверно оценив расстояние от края обрыва, — его крики стихли в речной пучине.
Кейн преследовал оставшихся наемников. С очередным врагом он расправился, вогнав в его тело меч по рукоять и разрубив позвоночник. Уцелевшие рассеялись по лесу, но и там Кейн выловил их по одному, перебив всех до последнего. С нечеловеческой силой разбивал он их черепа о камни, пока в руках не оставалось одно кровавое месиво.
Когда последний враг был убит, гнев Кейна стал стихать. В лесном мраке он услышал чей-то оборвавшийся крик. Тени под соснами тоже гудели эхом предсмертных криков. Кейн закашлялся и тряхнул головой. Когда же он совсем успокоился, к нему вернулось ощущение надвигающейся опасности.
Слышал ли Пледдис шум схватки? Успел ли кто-нибудь из наемников сбежать, чтобы предупредить остальных о появлении того, кого они разыскивают? Но не это было для Кейна сейчас главным. Он чувствовал куда более ужасную угрозу. С вызовом взглянул он на простирающиеся перед ним холмы.
В сиянии багрового лунного диска высилась Гряда Ворона. На ее вершину вела тропинка. Где-то там Ионор с ребенком… но насколько близко она к вершине?
Кейн ненадолго задержался, чтобы зарядить арбалет Стандорна и перевести дух. Это оружие со стальной тетивой могло убить с пятидесяти метров, а Кейн, наверное, сумеет подойти поближе…
Вложив в последний бросок остаток сил, Кейн помчался к Гряде Ворона.
Надвигающаяся опасность не смогла заглушить усталости, наваливающейся на него при каждом шаге.
Клесст неожиданно остановилась и ухватилась за полу плаща Ионор.
— Мама, давай вернемся. Я устала.
— Идем, Клесст. Уже недалеко. Если не перестанешь ныть, я тебя отшлепаю.
Мама шлепала больно, к тому же девочка чувствовала, какая она сейчас злая.
— Мама, я боюсь этого места. Солдаты остались далеко позади.
— Я сказала, идем!
Ионор подала ей руку, потянула, а когда Клесст пошла, отпустила девочку. Она всегда старалась лишний раз не прикасаться к ребенку… Так было лучше.
— Мама, кажется, я знаю это место.
— Наверное. Ты часто здесь играла.
— Никогда я здесь не играла. Все дети обходят эту гряду, а я вообще не ухожу так далеко от дома.
Ионор решительно рвалась вперед, то и дело нетерпеливо замедляя шаг, чтобы девочка не отставала. Клесст не принадлежала ей. Она была ребенком Кейна частицей, отторгнутой от ее тела. Украденной. Ионор чувствовала себя изнасилованной, опозоренной и обворованной. Клесст не была ее дочерью, Ионор знала это с самого начала. Девочка была вроде раковой опухоли, привитой к ее телу Кейном, от которой Ионор избавилась… Почти избавилась… Девочка жила рядом с матерью. Если б Ионор любила ее, может, все сложилось бы иначе. Но любви не было никогда. Ионор испытывала перед Клесст не больше вины, чем перед опухолью, вырезанной и уничтоженной хирургом.
Через несколько минут все будет позади. Семь лет ненависти… Клест не почувствует боли. Не так, как…
— Мама, это выглядит, как то самое место из моего кошмара!
— Успокойся, Клесст.
— Нет, мама! Я узнала, это — то самое место. Около той большой скалы на вершине появляется черный пес, а за ним та черная фигура, — голос девочки звенел от страха.
Ионор нахмурилась. Она надеялась избежать физического контакта с ребенком — обойтись без насилия, хотя под плащом на всякий случай прятала приготовленный заранее моток веревки.
— Не бойся, Клесст. Когда мы подойдем к этому камню, ты увидишь, что нет там ни пса, ни его хозяина. И тогда ты избавишься от своих кошмаров.
— Я все-таки боюсь, — прошептала Клесст. Ее глаза округлились от страха.
— Пошли быстрее!
Клесст медленно шагнула вперед. Она не хотела сердить мать. Раньше она думала, что, если никогда не выводить Ионор из себя, мать забудет ту страшную вещь, которая случилась когда-то, — хоть девочка и не знала, что это было за преступление. Теперь она сомневалась в том, что такое когда-нибудь произойдет…