Запись кончилась.
- Твой отец спасал тебя. Ему пришлось закрыть дело, чтобы ты вернулась домой.
Наступило долгое молчание.
Маша смотрела на вздрагивающую сгорбленную спину Ольги, и не сразу поняла, что та смеется.
- Насмешила, подружка. С чего ты решила, что я всего этого не знала? Знаешь, когда мне это рассказали? А тогда же на столе в сауне. Трое драли, четвертый рассказывал. Скажи спасибо папочке, говорил.И в чем Воронцов был не прав? В том, что для меня было бы лучше, если бы он тогда отдал отцу чемодан денег, увез меня к себе и там тихо в одиночку выебал? И кто виноват в том, что все случилось малость по-другому? Так устроен мир, детка. Ты либо приспосабливаешься и получаешь минимальный ущерб. Либо ссышь против ветра и получаешь то что получаешь. И как я должна была после всего этого относиться к своему папаше? Который бросился меня защищать, хотя точно знал, что не сможет и сделает только хуже. А все из-за того, что свои принципы он поставил выше моего благополучия. А может и жизни.
Ольга вглядывалась в ее лицо, словно пыталась что-то понять. Потом снова отвернулась.
- Мне тебя жаль, - прошептала Маша ей в спину. – Ты до сих пор их рабыня.
Ольга вздрогнула, будто задохнулась. Наверное, хотела посмотреть на нее и что-то сказать. Но передумала и встала с колен.
- Некогда мне с тобой в воспоминаниях копаться. Уходить пора.
- Ты же понимаешь, что не уйдешь? Дом оцеплен. Вам не уйти.
- Нам? Я тут одна. Остальные на другой точке. Кстати, как ты меня нашла?
- Пуштунский язык. Твои наемники из Афганистана. Ты сказала им, что будешь здесь. Мы год жили в Кабуле, когда мне было десять. Язык я плохо помню, но твои слова поняла.
- Никогда бы не подумала, что здесь кто-то знает пуштунский. Иначе была бы осторожнее.
Маша поднесла рацию к губам:
- Можете заходить.
Из коридора донесся приближающийся топот.
- Это хорошо, что ты снова про дочь не стала спрашивать, - сказала Ольга. – Есть вещи, которые лучше не знать.
Свет внезапно погас.
Налетел ветер и враз потушил все свечи, погрузив комнату в кромешную тьму.
Собровцы ворвались шумной гурьбой. По стенам заходили ходуном лучи фонарей.
- Всем стоять! Руки за голову!
Ольги не было.
- Где она?!
- Обыскать все!
- Лейтенант, тут какая-то дыра в стене. Похоже на шахту.
***
На ночь нижегородский кремль обычно закрывали, и он превращался в пустую крепость-призрак, где горели тусклые фонари, чернели оконные дыры административных зданий и жил только ветер, налетающий с откоса.
Крепостные стены огораживали довольно большое пространство в 22 гектара, чуть меньше его московского собрата. Весь север этого пространства представлял собой пустырь, заросший бурьяном, кустарником и редкими деревьями. Здесь не было ни домов, ни церквей, ни фонарей, ни достопримечательностей. Люди сюда даже днем редко забредали.
Она откинула пласт травянистого дерна, под которым прятался тайник.
Вытащила ручной садовый бур, несколько сумок и двухметровую, свежеизготовленную Мару, завернутую в тряпки. Все это она привезла еще накануне, договорившись с таксистом, который за пару тысяч согласился не задавать лишних вопросов и подвести странную пассажирку прямо к стене, под которой прятался узкий лаз.
Травянистый пригорок находился аккурат между Зачатьевской башней, которую в летописях называли Белой, башней любви и зарождения жизни. И Борисоглебской. Башней трагической гибели, предательства и крови. Лучшего места для Мары было не сыскать.
Бур легко вспорол мягкую землю, выпростал на траву глинистые внутренности.
Когда глубина и ширина земляной вагины показалась ей достаточной, она подняла Мару и осторожно опустила. Столб вошел в отверстие как влитой.
Тряпье упало к ногам, обнажив деревянное тело.
Мара, богиня смерти, колдовства и справедливости, смотрела на нее огромными глазами, и в этих глазах было что-то смутно знакомое.