Они погасили за собой свет и вошли в чересчур яркий лифт. Сильнее запахло пряностями. Доля вскинула на него взгляд, он смотрел на серебристые наручные часы.
- Я точно не помешаю?
- Да нет. Как я могу спокойно есть, когда знаю, что ты за всех нас корпишь над работой.
Два этажа, и они на месте. Перед его большим кабинетом даже место Тани пустовало. От нее остался только запах цитрусовых духов и пара растений, щедро политых так что хватит на все праздники.
В кабинете горело только несколько ламп. Одна настольная и напольная в углу. Откуда-то раздавался еще один теплый источник света, но его Доля так и не обнаружила. Она была заворожена. Ночью это выглядело совсем по-другому. Из их зала не было видно панорамных окон. Они сидели в безоконном замкнутым со всех сторон пространстве и слушали вой кондиционера. А здесь... Здесь была жизнь с ее желтоликими дорогами, темными тучами и медленно плывущим по ветру снегом.
- Располагайся. Еда китайская так, что даже не знаю. Узнал, что суши, которые я ел последние три года, перестали принимать заказы перед праздниками.
Он доставал пластиковые коробочки и ставил их на журнальный столик перед диваном. Делал это так естественно, будто был дома. Это завораживало Долю. Заставляло чувствовать себя так, будто она подглядывает за чем-то, что не принадлежит ее глазам.
Он сел за стол, снял наручные часы и аккуратно сложил их в карман. Вопросительно посмотрел на Долю и кивнул на место рядом с собой. Долю схватил приступ совершенно дурного и неуместного смеха.
- Ну? Стоя есть будешь?
Она очнулась. Села рядом. На самый край у тяжелого подлокотника. Смотрела на его спину, лопатки которой широкими следами отпечатывались на ткани рубашки. Он что-то там открывал, шелестел упаковками. Широкие кисти с отпечатками костей носились вдоль стола.
Он протянул ей белую коробку, в ней торчали две палочки.
- Рис с овощами и яйцом. Сори, - он усмехнулся, дрогнув широкими плечами, - у меня тут не то, чтобы разнообразие.
- Спасибо, - сказала она, поддавшись его улыбке.
Он тоже взял себе нечто в белой коробке и удовлетворённо откинулся на спинку дивана. Доля повторила его жест, но с большой неуверенностью. Куда подевалась вся ее дерзость и самонадеянность, которую она испытывала хотя бы рядом с Димой?
- Ну и как? Начала все заново?
Он смотрел перед собой на книжные полки, ел лапшу. Кусок болгарского перца чуть не выпал из его рта, но он с улыбкой успел поймать его.
- Да. Здесь все по-другому.
- Не как в приюте?
- Не как в кино.
Она замерла. Вдруг вспомнила всех, с кем работала. Вспомнила, какой пыталась быть рядом с ними. Носить ту же маску, что носили все они. Неутолимое веселье, поделенное на неутолимую злобу. Наигранной счастье сквозь призму холода и обиды. Да, они все время были обижены. Винили друг друга. Снятое плохое кино было всегда чьей-то чужой виной. «Виноват режиссер», «Виноват сценарист», «Опять виноват этот монтажер». Никто не брал на себя вину, не замалчивал свое мнение, не стеснялся годами помнить чужие ошибки. Юную Долю такой мир захватил с головой. Сначала радость и веселье казались ей настоящими. А весь другой мир, будто из пластика пастельных тонов. Здесь были машины, премьеры, платья с пайетками, громкие возгласы: «Камера! Мотор!». Здесь были красивые мужчины. Мужчины, которые, впрочем, погруженные в себя и свою работу, никогда до тебя не дотронутся. И это устраивало Долю.
- Там так плохо, да? - он прожёвывал стеклянную лапшу, ворочал палочками в коробке.
- Нет. Не плохо. Просто если задумаешься, понимаешь, что все, чем они живут - это пустое. Они хотят творить искусство. Оставить след. Все только об этом говорят. А на деле, пилят бюджет, празднуют премьеры, считают сборы и говорят всякие речи на всяких там фестивалях. Это обложка книги, в которой нет текста.
Он нахмурил брови. Доля думала, он посмотрит на нее, но он этого не сделал. Пока она жевала рис с проблесками катышков из яйца, он думал. И Доля видела это по тугим морщинкам вдоль его лба.
- Ну а мы? Архитекторы. Я думал, что буду строить что-то, что простоит тысячу лет. Что-то, что будут изучать дети в школах, и где-то там будет моя фамилия. А на самом деле? Зданиям срок триста лет - не более. Внуки моих внуков могут и не застать этого.
- И ты не чувствуешь разочарования? То есть, тебя это не пугает? - истерический хохот сорвался с ее губ.
Он ее понимал.
- Я люблю свою работу. Но я - это не она, - он покачал головой и с улыбкой пожал перед Долей плечами, - я - это моя семья, мой собственный дом, пусть построенный и не мной. Я - это моя жена и наш диван. Я - это мои воспоминания о том, как все начиналось. Я - это мои безумные фантазии. А вот... А вот фамилия под гравюрой здания в учебнике - это уже не я. Ведь кто бы ее не прочел, он никогда не задумается, о чем я думал и чего боялся. Чего хотел, и зачем мне нужно было это здания. Они будут путать меня с ним. Видеть, что оно широкое и считать, что я был толстым. Видеть длинное, и считать, что я был высоким. Но оно - это не я. И ощущение счастья не в нем. До тех пор, пока я это не пойму, о счастье вообще можно забыть.