– Так а мне и надо как раз про двадцать лет назад! Ну очень надо, понимаете? Вы чай любите? У меня в столе есть пачка очень вкусного чая, мой папа такой любит, – бормотала Васёна, чувствуя, что почти уговорила охранника.
– Чай люблю, – кивнул он. – Водку-то на службе нельзя… да ты, поди, и не пьешь крепкое?
– Нет, – радостно призналась Васёна. – Так давайте по чайку, да? Я мигом!
– Ну, в дежурку тогда спускайся, я пока кипяток поставлю.
Она шустро развернулась, влетела в кабинет, быстро нашла в столе пачку чая с вяленой клюквой – и, выскочив в коридор, побежала вслед за удаляющимся Игорем Ильичом.
Город Вольск, наши дни
Разговор с Резниковым немного успокоил Еву, но ненадолго. Каждое утро вновь давалось ей с огромным трудом, и самым мучительным оказался процесс открывания плотных штор на окне в спальне.
Едва прикоснувшись руками к чуть шершавой поверхности материала, Ева чувствовала внутреннюю дрожь. Ей казалось, что стоит только сделать движение руками в стороны – тут же за стеклом она снова увидит его. Бегущего со смертью. И никакие самоуговоры не помогали, не убеждало даже то, что живет она на шестом этаже и при всем желании, даже вышедший на свободу, Вознесенский не сможет возникнуть в оконном проеме.
Таблетки помогали плохо, но увеличивать дозу Резников категорически отказался – считал, что Ева давно научилась справляться с такими состояниями и лишняя химия в организме ей совершенно не нужна.
– Не выдумывай, – говорил он в ответ на ее жалобы. – Ты прекрасно понимаешь, что никакие таблетки не уберут из твоей головы то, что ты себе придумываешь сама. Поэтому – что? Правильно, прекращай думать о том, чего нет и никогда не может быть! Все твои страхи – только плод твоего же воображения. А как мы решили поступать с подобным?
– Рисовать, – вздыхала Ева и, выйдя из кабинета Резникова, направлялась в магазин, где покупала альбом, карандаши и ластики.
Она почему-то всякий раз покупала все новое, предпочитая выбросить остатки после того, как «вырисовывала» свои страхи. Рисунки она отдавала Вадиму, не желая хранить их в своей квартире.
– Когда-нибудь я устрою твою персональную выставку, – шутил он, убирая очередной альбом в шкаф. – Так и назову: «Страхи Евы».
– Там можно будет найти и упечь в стационар пару-тройку скрытых психов.
– Это еще почему?
– Кто нормальный будет на это смотреть? Ну кроме тебя, конечно. Но ведь ты тоже не добровольно, а по работе…
Вадим только улыбался. Он всегда считал Еву очень талантливой и в ее рисунках видел вовсе не то, что казалось тем, кто видел их впервые. Ева рисовала себя – то, что было у нее внутри, а вовсе не тех монстров, что терзали ее вот уже много лет.
– Типичная шизофрения, – сказал как-то коллега, просматривая альбом. – Неужели ты этого сам не видишь?
– Нет у нее никакой шизофрении. Ее в свое время просто залечили чуть не до смерти. Неправильная терапия, понимаешь? Тоже все под шизофрению подгоняли. А у нее просто была сильнейшая депрессия на фоне пережитого. Но кто двадцать лет назад в это вникал? Так и сгубили девку. А она талантливая была… могла бы, кстати, в школе работать, училась ведь. Но куда – с таким-то послужным списком.
– Ты, Резников, столько лет в профессии, а все такой же романтичный юноша, как после выпуска. У твоей Александровской наверняка была шизофрения и до того, как с ней все это случилось, только латентная, без симптомов. А нападение просто раскрыло ее. Раньше или позже она все равно бы проявилась, ты ведь должен это понимать.
Но Вадим не был согласен с этим. Он действительно никогда не считал Еву больной, он видел в ней сломленного обстоятельствами и бездушным отношением врачей человека, который вот уже столько лет отчаянно пытается цепляться за нормальную жизнь – насколько это возможно в ее ситуации.
Еву не брали на работу – никуда, даже мыть полы, едва только узнавали о том, что она лечилась в стационаре. Она даже думала уехать куда-то, чтобы начать все сначала, но потом поняла, что в чужом городе, совершенно без связей, ей наверняка очень быстро станет хуже, и тогда даже помочь ей будет некому, потому что Резникова рядом не окажется. И она смирилась.
Сегодня Ева собиралась на кладбище к матери. У отца могилы не было, он пропал без вести в середине девяностых, и тот факт, что они с матерью вообще остались живы и даже сохранили небольшую квартиру, можно было вполне считать чудом.
Отцу Евы принадлежал один из двух крупных банков в городе, и на тот момент он считался самым богатым и влиятельным человеком в городе. У маленькой Евы были няня и личный водитель, огромная комната в загородном доме, обставленная сказочно красивой мебелью, которую отец выписывал из Италии, множество игрушек и любимые куклы. Ее одевали как принцессу, и отец в редкие моменты выходных так ее и называл: «моя принцесса», катал на специально для Евы купленном пони по огромной территории вокруг дома, а иногда устраивал для нее показы мультфильмов в большом домашнем кинотеатре, смотрел их вместе с ней и радовался как ребенок.